Уилл протягивает мне пакет с бельем.

– Ох и новости, – он скрещивает руки на груди.

– Да. Точно.

– Так Дилану…

– Ничего не грозит, – торопливо заканчиваю я.

– Отлично, – Уилл с облегчением выдыхает. – Отлично.

Я мельком его разглядываю: намек на двойной подбородок, шорты чинос (зимой!), смехотворно дорогие часы маскируют поугасшее чувство собственной значимости. Обычный пузатый папаша средних лет из Западного Лондона. Поверить не могу – этот заурядный человек когда-то имел надо мной столько власти! Даже стыдно немного.

Он спускается с крыльца.

– Эй, Уилл! – бросаю я, показывая на его рубашку.

– Да?

– Пуговицу пропустил.

Завтра свадьба Брук, поэтому мы с Диланом проводим вечер пятницы на диване за повтором «Кто хочет стать миллионером?».

Ведет он себя прекрасно, даже не ворчит, когда я перебиваю конкурсанта, бухгалтера из Дорсета сорока с небольшим, который решает продолжить игру после выигрыша в тридцать две тысячи фунтов.

– Тридцать тысяч! – кричу я в телевизор. – Ты богач. Скажи судьбе спасибо и езжай домой.

Дилан закатывает глаза и берет еще кусок веганской пиццы из коробки на столе.

– А когда я вернусь в школу?

Откусываю от своего ломтика. Горячий «сыр» обжигает нёбо.

– В понедельник, наверное? Преступника поймали. Теперь можно вернуться.

Дилан поднимает лицо. Ниточки сыра свисают у него изо рта, как паутина.

– Зато Алфи не нашли.

Холодею. «Осторожнее», – мысленно поучаю себя я.

– Да. Не знаю, что и думать.

Вина обжигает, как лава. Все внутри горит. Когда же это чувство уйдет?

Запихиваю в рот еще кусок пиццы и надеюсь, что Дилан больше ничего не спросит.

Той ночью я на цыпочках пробираюсь в комнату Дилана, пока он спит. Сын слегка посапывает. Стою в дверях и смотрю, как поднимается и опускается его грудь, а ресницы трепещут, словно крохотные бабочки.

Мой маленький. Подхожу ближе, убираю со лба влажные волосы. Жгучие слезы наворачиваются на глаза; на миг вина уступает место чему-то другому. Облегчению? Не самое подходящее слово. Облегчение – это проехать на красный мимо дорожных камер или пронести тюбик хорошего крема для рук мимо кассы в дьюти-фри.

А Дилан для меня – все. Или, скорее, разница между всем и ничем. Долго стою в дверях и наблюдаю, как мягко трепещут веки сына.

Уже собираюсь уйти, как вдруг он распахивает глаза. Дилан смотрит прямо на меня без следа сонливости или растерянности.

– Спасибо, мам, – голос у него тихий и приглушенный, словно доносится издалека.

Замираю на месте. Сердце бешено колотится в груди. Он меня благодарит за то, что избавилась от рюкза… Так, хватит. Это неважно. Важен только мой сын, и он передо мной.

– М-м-м, пожалуйста, – бормочу я, собравшись с духом.

И ничуть не кривлю душой. Мне очень плохо из-за своего поступка, но я бы не задумываясь сделала это снова, чтобы мой самый любимый человек на земле был рядом со мной, целый и невредимый.

29

Белгравия

Суббота, 09:48

Номер для новобрачных в отеле «Горинг» благоухает гардениями и морской водой. Брук изящно кружится передо мной в облегающем шелковом платье-комбинации на тонких, как паутинка, бретельках. Из макияжа на ней только кроваво-красная помада. Фата из длинного отреза тюля развевается за спиной подобно мерцающему балдахину и удерживается антикварной заколкой из меди. Напоминает Кейт Мосс в девяносто втором и Кэролин Бессетт одновременно. Наряд для человека до того совершенно красивого, что делать ярче – только портить.

Ерзаю в зеленом платье подружки невесты. Скоро в дверь постучится взволнованный свадебный организатор, мы все погрузимся в винтажные «роллс-ройсы» и отправимся в церковь. А пока мы остались вдвоем: Пандора и Тилли ушли за льдом, Дилан перекусывает внизу с друзьями жениха.

Надо что-нибудь сказать по-сестрински, но не могу найти слов.

– Ты очень красивая, – только и произношу я. Очевидное преуменьшение: Брук прекраснейшая из невест.

Сестра сжимает мою руку и отпускает, чтобы еще раз покрутиться перед зеркалом в полный рост.

– Точно, – смеется она. – Спасибо, что пришла. Я так рада, ведь все… позади, – она беспокойно хихикает, словно звякают новогодние бубенчики. – Позади, правда?

– Сто процентов.

В окно льется зимний свет. Он играет на жемчужных серьгах Брук, и на миг все кажется солнечным и совершенным до невозможности.

– Как у него дела? – мягко спрашивает Брук.

– Хорошо, – машинально отвечаю я. – У Дилана все отлично. Но сегодня твой день, Брукстер. Надо же разок поговорить о тебе и только о тебе.

Брук дважды всхлипывает, сдерживая слезы.

– Не надо! Макияж испортишь. Кстати, хочу кое-что спросить. Вопрос серьезный.

– Конечно, – Брук распахивает глаза.

– Ты точно-точно хочешь сменить фамилию на «Чантли»?

Пухлый священник в старой церкви проводит традиционную церемонию – «в горе и радости, болезни и здравии», все такое. Брук предлагает спеть, и я выбираю «At Last»[17] Этты Джеймс – эдакий шутливый намек на восемь с половиной лет, которые Брук прождала Джулиана. Однако, когда пою у холодного, как склеп, алтаря, понимаю: песня подходит идеально.

Гостей принимают в бальном зале гранд-отеля. Мы с Адамом и Диланом сидим за столом жениха и невесты. Поначалу Адам не хотел приходить («Не большой я поклонник свадеб, Фло»), но меня доводила до бешенства мысль о жалости в глазах Пандоры и Тилли, если появлюсь одна. В конце концов Адам сдался, надел взятый напрокат смокинг и взял с меня обещание: он уйдет в полночь, и все тут.

Дилан – друг со стороны жениха, и хотя к праздничному костюму он добавил «конверсы», вид у него все равно нарядный и взрослый – так и вижу, как он сам обменивается кольцами с любительницей мюсли (или любителем). Скорее всего, на улице – в парке, например, – и все едят деревянными вилками, не хотят навредить экологии. Несколько недель назад эта картина показалась бы мне жалкой и печальной. А сегодня видится забавной, до странного прелестной – такая сверкающая безделушка, дарящая свет и удачу.

Откидываюсь на спинку кресла, потягивая шампанское, и наблюдаю радостную картину: Адам храбро ведет светскую беседу с отцом Джулиана о том, откроется ли когда-нибудь мост Хаммерсмит для автомобилей. Дилан играет в «Роблокс» на моем телефоне. Джулиан покачивается на танцполе под «What a Wonderful World»[18] Луи Армстронга со всей напыщенной элегантностью подвыпившего англичанина. Брук, благослови ее Господь, великодушно этого не замечает. Она обнимает Джулиана и улыбается от уха до уха, будто сейчас и