Я нахмурилась – мне не приходило в голову, что у Борщевика были братья или сестры, он казался настолько зацикленным на себе, настолько озабоченным только собственными интересами, что и мысли не приходило, что у него был наперсник по детским играм.

– А где брат Аарона?

Миссис Беннетт ответила не сразу.

– Он умер. В прошлом году. – Мрачное присутствие мистера Беннета ощущалось физически. Я взглянула на него: ноги скрещены, руки сложены на груди, кулаки стиснуты, глаза обращены к стеклянному потолку, за которым открывается небо, на челюсти ходит желвак. – В полиции сказали, что они с друзьями развлекались на стройке, подначивали друг друга, кто выше залезет по строительным лесам, – продолжала миссис Беннетт. – Нам сказали, что он сорвался и упал.

– Чушь! – взревел мистер Беннетт, заставив меня подпрыгнуть. – Никакими друзьями те парни ему не были, они просто заманили его на ту стройку. Они знали, что он боится высоты, но все равно заставили лезть на леса – иначе и быть не могло. По собственной воле он бы туда ни за что не полез. – Тут он сменил тон. – Он был слишком похож на мать… не умел давать отпор.

Так вот откуда взялось их недоверие к полиции. Сразу стали понятны и грубость мистера Беннетта, и смирение миссис Беннетт: попросту говоря, он был в ярости, а она объята скорбью после гибели обоих сыновей. И, видимо, вот откуда взялась та тень на душе Борщевика, которую необязательно отбросили его собственные поступки. Эта тень лежала на них всех – я имела дело с целым семейством мятущихся душ, и самым правильным сейчас было бы выразить соболезнование их утрате… их утратам. Хотя это прозвучало бы прискорбно банально. И вместо этого, не успев себя остановить, я выпалила:

– Ну судьба-подлянка!

В оранжерее воцарилась тишина, которую мистер Беннетт нарушил, тихо произнеся:

– Это подлость не судьбы, это подлость человеческая. Обоих наших мальчиков убили, но полиции нет до этого никакого дела. Им нет никакого дела до нас…

Я поразмыслила над его словами.

– Можете ли вы назвать кого-то, у кого была причина убить Аарона?

– У преступников, которые стоят за производством синтетических токсинов, – отозвался он. – Я уже говорил вам.

– А помимо них?

Миссис Беннетт покачала головой.

– С тех пор, как умер его брат, Аарон стал… как бы это сказать… другим человеком – колючим, необщительным, грубым, и понятное дело, люди начали его сторониться.

– Колючий характер – еще не повод для убийства, – возразил мистер Беннетт.

– Нет, но это значит, что он не пользовался популярностью. Ему и в лучшие времена было сложно заводить друзей, а после… случившегося… он и пытаться перестал и всю энергию направил на учебу. После всего случившегося он сильно отстал от графика, ему пришлось много наверстывать, и он замкнулся в себе. Замкнулся на своих исследованиях. Он нервничал, страдал от бессонницы. Ему пришлось очень тяжко.

– Тяжко настолько, что он начал принимать наркотики? – уточнила я. – Например, курить? Чтобы справиться с тревожностью. – Миссис Беннетт кинула на меня острый взгляд. – А потом перешел на что-то потяжелее? – не отступала я.

Мистер Беннет зарычал:

– Аарон не был наркоманом, ему это было неинтересно. Он говорил, что наркотики вызывают у него паранойю.

Я повернулась к нему.

– И как же он понял, что они вызывают у него паранойю, если ни разу их не принимал?

– Очевидно, он просто попробовал и понял, что ему не нравится.

И тут меня озарило. Я встала и забрала листок у миссис Беннетт.

– Мне надо идти.

Мистер Беннетт тоже поднялся на ноги и загородил мне путь.

– Почему? Что вы задумали?

Я взглянула на него и быстро отвела глаза.

– Не знаю, что я задумала.

Это была правда, я не могла сформулировать или объяснить какое-то охватившее меня ощущение, даже не мысль.

– Да наверняка вам что-то пришло в голову, иначе вы бы так не вскочили. Вы должны нам рассказать.

– Как только у меня будет что рассказать, вы первые об этом узнаете, мистер Беннетт.

Он сверлил меня взглядом, на челюсти у него ходили желваки, но наконец он отступил в сторону.

– Ладно. Но вы видите, как страдает моя бедная жена. Держите нас в курсе.

Когда мне было тринадцать, отец рассказал о «проявлении человечности», которое он объяснил как «ранимость, которая на миг проскользнула в поведении черствого человека». Он в тот момент читал «Грозовой перевал». Он всегда читал мне книги вслух, поскольку у меня не хватало усидчивости, чтобы осилить самостоятельно целый роман. И вот мы дошли до эпизода, где Хитклифф охвачен горем после смерти Кэтрин. Отец сказал, что Хитклифф – человек с черствым сердцем, но его отчаяние и тоска по Кэтрин показали, что и его можно ранить. И теперь, спустя столько лет, я подумала, что начала понимать, что имел в виду отец, поскольку за гневом и угрозами мистера Беннетта явно стояло «проявление человечности». И я видела, что он напуган – полагаю, даже самым большим задирам ведом страх.

Двумя часа позже я поднималась по университетской лестнице, поглощенная соображением, осенившим меня в доме Беннеттов: если инъекция Datura прямо в сонную артерию не убила Чарли Симмондса, то почему же Борщевик умер от токсина из той же партии, введенного в периферийный сосуд? В его организме на тот момент, когда туда поступил экстракт дурмана, находилось что-то еще? В пробирке, выданной инспектором Робертсом, еще оставалась капля крови, и я собиралась выяснить, что еще может в ней скрываться.

Я добралась до нужного этажа и пошла по коридору, размышляя, кто окажется прав – Карла и детектив Чемберс или родители Борщевика. Возможно, он принимал наркотики, и сочетание с экстрактом дурмана его убило?

Я вытянула из кармана шнурок с пропуском, но замерла на месте, когда увидела, что дверь в лабораторию уже открыта. Я толкнула ее и обнаружила Карлу, стоящую у рабочего стола, в халате и защитных очках.

– Привет. А что ты тут делаешь? – спросила я.

Она подняла на меня глаза и сияющую улыбку.

– Провожу исследования.

– Но сегодня выходной.

– Знаю. Но вы сказали, что я могу использовать лабораторию каждую первую субботу месяца.

Я нахмурилась. Я совершенно не помнила, чтобы говорила подобное, и определенно не согласилась бы, чтобы студент проводил какие-то эксперименты без надзора, пусть даже он уже пишет диссертацию.

– Не думаю, что