она расскажет, что видела кого-то в чулане и даже чем этот человек был занят. Но что с того? Какая тут связь с тем, что случилось в саду? Какие у вас, дружище, доказательства? Вы скажете – дактилограф? Но никто не утверждал, что дактилограф когда-либо находился у покойного, так можно ли тут выстроить логическую цепочку? Нет, ничего не выйдет… Понимаете, сэр, на это дело приходится смотреть с позиции формальностей, а не здравого смысла. Сто шансов к одному, что в конечном счете меня отзовут, а дело положат на полку. Мы-то с вами знаем, что здесь бродит убийца. Но он так ловко все провернул, что может и дальше жить как ни в чем не бывало, если только кто-нибудь не положит конец этому безобразию. А сделать это, похоже, никто не в силах.

– И что же вы намерены предпринять?

Прежде чем ответить, Эллиот опрокинул в себя полпинты пива.

– Есть, как я уже сказал, только один шанс, а именно подробное, по всей форме дознание. Большинство наших подозреваемых будут давать показания, и существует мизерная вероятность, что под присягой кто-нибудь да проговорится. Особо рассчитывать на это я бы, конечно, не стал, но такое уже случалось (помните дело сестры Уоддингтон?) и может случиться снова. Это последняя надежда полиции, когда уповать больше не на что.

– Но захочет ли коронер вас поддержать?

– Трудно сказать, – задумчиво сказал Эллиот. – По-видимому, этот малый, Барроуз, что-то задумал. Но выведать я у него ничего не смог. Во всяком случае, он был у коронера и они о чем-то беседовали. Коронер, насколько я могу судить, не питает особой симпатии к Барроузу, не слишком любил мнимого Джона Фарнли и считает, что это самоубийство. Но играть он будет по-честному. И уж конечно, все они дружным фронтом выступят против чужака, то есть вашего покорного слуги. Ирония в том, что сам Барроуз был бы рад доказать, что это именно убийство – ведь вердикт «самоубийство» в известном смысле обличает в его клиенте мошенника. Словом, будет разыграна веселенькая пьеса о пропавших наследниках и дерзких самозванцах, пьеса с заранее известной концовкой; после чего меня отзовут, а дело прекратят.

– Ну-ну, – попытался подбодрить его доктор Фелл. – А кстати, где сейчас кукла?

– Простите, сэр?

Эллиот очнулся от тягостных мыслей и посмотрел на доктора.

– Кукла? – переспросил он. – Я засунул ее обратно в чулан. Ей хорошенько досталось, и теперь она годится, пожалуй, только на лом. У меня была идея забрать ее на осмотр в мастерскую, но, боюсь, теперь механик уже вряд ли сможет разобраться в устройстве.

– Вот видите, – сказал доктор Фелл и со вздохом взял ночник, собираясь идти спать. – А вы еще спрашиваете, зачем убийца столкнул ее с лестницы.

Пейдж провел беспокойную ночь. Помимо дознания, завтра предстояло много других дел. Барроуз, к несчастью, был не столь ответственным человеком, как некогда его отец, и даже хлопоты по организации похорон легли на плечи Пейджа. Похоже, Барроуза всецело поглощали какие-то другие заботы, связанные с делом. Вдобавок Пейдж тревожился за Молли. Они оставили ее одну в огромном доме с очень нехорошей атмосферой, и даже прислуга, по слухам, грозилась вскоре уволиться в полном составе.

Такие мысли ворочались в его сонной голове, пока не взошло солнце. День был безоблачный и жаркий. Уже в девять часов дороги заполонил нескончаемый поток автомобилей. Пейдж никогда не видел в Маллингфорде столько машин. Огромная толпа репортеров и просто любопытствующих не оставляла сомнений: история наделала много шума далеко за пределами деревни. Пейдж разозлился. Не их это дело, в сердцах подумал он. Устроили, понимаешь, ярмарку – только каруселей и шатров с жареными сосисками недостает. Публика все прибывала и прибывала, стекаясь к «Быку и мяснику». Попадались и дамы. Местом проведения дознания был выбран гостиничный «зал для торжеств» – сооружение наподобие длинного сарая, где обычно проходили праздники сборщиков хмеля. От бликующих на солнце объективов фотокамер слепило глаза. Пес старого мистера Раунтри словно взбесился. Он погнался за кем-то по улице, ведущей к дому майора Чемберса, и потом все утро надрывался истошным лаем.

Местные обитатели вели себя тихо. Они не принимали ничью сторону и помалкивали. Жизнь в деревне устроена по принципу «ты – мне, я – тебе»; здесь каждый зависит от каждого. Поэтому, как и во всех подобных случаях, они сочли за благо подождать, как будут развиваться события и в чью пользу решится дело. Приезжие, напротив, были взбудоражены донельзя и наперебой обсуждали газетные заголовки: «ПОГИБШИЙ НАСЛЕДНИК: МОШЕННИК ИЛИ ЖЕРТВА?» Дознание началось в одиннадцать часов, когда солнце уже вовсю припекало.

В длинном сумрачном помещении с низким потолком было полно народа. Пейдж подумал, что, пожалуй, не зря надел крахмальный воротничок. Коронер, добросовестный стряпчий, твердо решивший, что не потерпит никакого вздора от представителей семейства Фарнли, уселся за обширный стол среди кипы бумаг. По левую руку от него располагалось место свидетеля.

Первой выступала леди Фарнли. Вдову попросили подтвердить личность покойного. Но уже эта безобидная процедура, в большинстве случаев чисто формальная, вылилась в целые дебаты. Едва Молли начала говорить, как поднялся мистер Гарольд Уилкин. На нем был сюртук с гарденией в петлице. Велеречивый мистер Уилкин сказал, что от лица своего клиента вынужден заявить протест на том основании, что покойный в действительности не являлся сэром Джоном Фарнли, а поскольку вопрос установления личности имеет первостепенное значение для определения причины смерти названного лица, он почтительнейше просит коронера обратить внимание на этот факт.

Начались долгие пререкания. Коронер обрушился на Уилкина. Его нападки подхватил сдержанно-негодующий Барроуз. Но Уилкину только того и надо было. Довольно отдуваясь, он сел на место. Своего он добился. Он задал тон. Он обозначил настоящие контуры сражения и дал всем понять, что битва будет серьезная.

Потом леди Фарнли пришлось отвечать на вопросы о психическом состоянии покойного. Коронер говорил с ней вежливо, но требовал таких подробностей, что, кажется, совершенно вывел Молли из себя. Пейдж начал понимать, к чему все идет, когда коронер отступил от обычного порядка и, вместо того чтобы вызвать свидетелей, обнаруживших тело, пригласил Кеннета Маррея. История с отпечатками мгновенно стала достоянием общественности, и тот факт, что покойный был самозванцем, предстал перед слушателями неоспоримо и внятно, как чернильный оттиск. Маррей излагал суть дела спокойно и тактично, но без обиняков. Барроуз отважно пытался оспаривать каждый пункт, но только рассердил коронера.

Далее настал черед свидетелей, обнаруживших тело. Показания давали Барроуз и Пейдж. (Собственный голос от волнения показался ему чужим.) Затем вызвали медицинского эксперта. Доктор Теофилус Кинг рассказал, что поздно вечером в среду,