– Вы христианка? – с нажимом спрашивает Шарп. – Поэтому, когда мы вошли, ваши глаза были закрыты? Вы с офицером Сайкс молились? Предпочитаете, чтобы люди не знали о том, что вы… христианка? Не любите в этом признаваться?

Джесс выдвигает стул и ставит на него ногу в ботинке.

– Я допрашивал множество людей, игравших с правдой. Патологических лжецов. Оскароносных актеров. Христиан, иудеев, мусульман. Восемьдесят шесть сидят в тюрьме. Семеро – в камере смертников. Двоих казнили. Тринадцать по-прежнему на свободе.

– Ближе к делу, – нетерпеливо перебивает его Майк. Я почти забыла о его присутствии. – Вивви, Шарп хочет узнать твое мнение об этих снимках. Он попросил меня выйти из комнаты. Думает, так ты добьешься большего прогресса. – Его сарказм словно сладкий сироп. – Ты не против?

Нет, Майк, я против. Моя мать умерла всего десять дней назад, а ты втравил меня в эту историю.

– Разумеется, не против, – отвечаю я. Сражение в коридоре Майк проиграл.

– Я тебе позже позвоню, – говорит Майк, протягивает мне фотографии, отдает честь и закрывает за собой дверь.

Я воображаю яркие пятна, выступившие у меня на щеках от злости. «Алые розы», – зовет их моя сестра с тех пор, как впервые взяла меня на руки и от моих воплей у нее чуть не лопнули барабанные перепонки.

Я отворачиваюсь от Шарпа и начинаю раскладывать снимки идеально ровными рядами.

– Так вы продолжаете следить за теми тринадцатью? – интересуюсь я вполголоса. – Теми, кто избежал наказания?

– Пока они не станут отметинами на столбике моей кровати. – Шарп растягивает слова. – Пока меня самого не зароют.

Из-за этой бравады его трудно разгадать. Особенно когда чувствуешь, что он вот-вот вонзит в тебя кинжал, чтобы проверить, такая ли ты неженка, какой кажешься.

Я призываю на помощь девочку с Голубого хребта, которая, когда потребовалось, показала, что она не робкого десятка.

Посмотрим. Одни умеют втыкать в меня кинжал, другие – не очень.

Я закончила расставлять фигуры для Шарпа. Снимки чуть подрагивают на месте, когда он опускается на стул с другой стороны стола. Жестом предлагает мне последовать своему примеру.

Сейчас мое время, и даже у самых больших циников замирает в груди в ожидании, когда я заговорю. Каждый человек хоть немного, но верит в то, что нельзя увидеть глазами.

Я нахально рассматриваю его лицо. Глаза словно непроглядные морские глубины. Такие же глаза у моей сестры, испуганные подменыши, то теплые, то холодные, то серые, то зеленые.

То правда, то ложь. Она не претендует на звание экстрасенса, но врать умеет лучше всех нас. Большая ложь, та, что стоит между нами, словно расщелина с острыми краями, которую я перешагиваю, поскольку она так глубока, что ее не заполнить.

– Майк рассказал мне, как вы познакомились, – начинает Шарп.

Первый укол кинжала.

Я слегка ерзаю на стуле. Касаюсь размытого края фотографии.

Он потягивается худощавым торсом, закладывая длинные руки за голову. Костяшки пальцев царапают стену позади. Носок ботинка задевает под столом мою лодыжку, в двух дюймах от длинного шрама. На столе жужжит его телефон, который он игнорирует, откидываясь всем телом на спинку стула.

– Остановите меня, если напутаю, – начинает он. – Вам было всего одиннадцать, новенькая, недавно в городе. Майку – четырнадцать. Он этого не утверждает, но думаю, вы были в него влюблены. Каждый день он возвращался домой мимо окна вашей гостиной. В ушах наушники, музыка орет во всю мощь, расслаблялся после дня в школе. Майку и в голову не приходило, что какая-то рыжая девчонка в кривых очочках выскочит из парадной двери, выдернет наушники у него из ушей и заорет, что скоро он умрет. Вы сбивчиво поведали ему о своем повторяющемся сне. Синяя лошадь. Лошадь, которая должна убить его. Только так, и никак не иначе. Майк велел вам убрать от него вашу рыжую задницу. Умеет же он приложить! В следующий раз вы ждали его на крыльце. Потом прямо на тротуаре сидели, скрестив ноги и преграждая ему путь. Поэтому он решил сменить маршрут.

Шарп начинает медленно и ритмично постукивать ногтем по железному столу. Щелчок, пауза, щелчок, пауза, щелчок, пауза, щелчок, пауза. Майк сказал ему, что этот звук меня триггерит? Я сую руку в карман джинсов, убедиться, что она на месте. Давлю пальцем на острие, но не настолько глубоко, чтобы пошла кровь.

Он с любопытством смотрит на мою руку. Но это его не останавливает.

– Вы разведали новый маршрут. И продолжали его преследовать. Чаще всего шли в двадцати ярдах позади. Когда приятели смеялись над его маленькой поклонницей, Майк называл вас «Рыжий Репей». Он тоже стал видеть сны, скорее, кошмары, в которых рыжая девочка в синем пальто закалывала его насмерть кинжалом. Я ничего не напутал? Майк рассказывает эту историю куда лучше. Особенно после пары бутылок «Шайнера»[6].

Не думаю, что кто-нибудь способен рассказать эту историю лучше Шарпа. Может быть, потому, что в некоторых местах его голос падает и становится таким тихим, словно он проглотил уголь.

Может быть, потому, что я не знала подробностей. Эта история разделяет нас с Майком, и по большей части мы стараемся в нее не углубляться. Слушая ее, я ощущаю себя не в своей тарелке, даже виноватой.

– Это Техас, – говорю я. – Мы тут скорее по лошадям, пальто не про нас. – Я показываю на стол. – Фотографии? Не возражаете, если мы перейдем к делу?

Телефон Джесса снова пищит. Он и ухом не ведет. Как будто не слышит. Как будто я его ни о чем не спросила.

Щелчок, пауза, щелчок, пауза, щелчок, пауза, щелчок, пауза.

Своим пальцем он словно забивает гвозди в мой мозг, превращая его в пористый коралл.

Стремительным движением я выдергиваю руку из кармана, подаюсь вперед и сжимаю в кулаке его палец. Это прикосновение не сравнить с прикосновением к ладони Пайпер. Я знала, оно будет похоже на электрический разряд. Бьющий в обе стороны. Я отпускаю его палец.

– Можете сами закончить вашу историю, или я ее закончу, – спокойно говорит он.

Я еле заметно киваю.

– Можете сами закончить вашу игру, или я ее закончу.

Шарп демонстративно кладет руки перед собой.

– Еще минуту. Осталось всего ничего. – Он прочищает горло. – Майку пришлось несладко, мальчишка только-только расправил плечи. Строил из себя мачо. И ни за что не признался бы, что какая-то девчонка пугает его до смерти. Но мать грозилась его наказать, если он не перестанет опаздывать на уроки фортепиано по четвергам и к репетитору по вторникам. Чтобы избежать встречи с вами, он плутал по двадцать-тридцать минут.