Джулия Хиберлин
Ночь тебя найдет
Посвящается Ронде Роби, сверхновой
Как ни совершенно крыло птицы, оно никогда не смогло бы поднять ее ввысь, не опираясь на воздух. Факты – это воздух ученого.
Иван Павлов, физиолог, лауреат Нобелевской премии. «Письмо к молодежи»
Практически каждый важный шаг или решение, которое Рейганы принимали во время моего пребывания на посту главы администрации Белого дома, они заранее согласовывали с женщиной из Сан-Франциско, которая составляла гороскопы, дабы убедиться, что планеты благоприятствуют задуманному.
Дональд Риган. Для протокола
Julia Heaberlin
Night Will Find You
Copyright © 2023 by Julia Heaberlin
© М. В. Клеветенко, перевод, 2025
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025
Издательство Азбука®
Пролог
Ступени были слишком крутыми для девочки, которая по стеночке спускалась в подвал. Перил не было, только отвесный обрыв во тьму и бетонный пол внизу, о который я расшиблась бы.
Все, что от меня требовалось, – вытащить белье из дребезжащей стиральной машины у подножия лестницы и, цепляясь за стенку, подняться обратно.
Мне ни в коем случае нельзя было исследовать сокровенный и жутковатый хаос подвала или черную книжицу размером примерно восемь на десять и толщиной в два дюйма, которая закрывалась на защелку. Щелчок эхом отразился от заросших плесенью стен, когда я ее открыла.
Нельзя сказать, что в детстве я отличалась особой храбростью. Боялась американских горок, делать сальто назад, фильмов ужасов и даже стены за кроватью. Ночью, когда мама выключала свет, я стучала по стене кулаком, чтобы убедиться в ее прочности. Сестра сдала меня, и мама ограничила мои упражнения пятьюдесятью ударами – немало, но мне не хватало. Я была уверена, что рано или поздно во сне просочусь сквозь стену, и никто не узнает, куда меня забросило.
И все же несколько раз, когда я оставалась дома одна, а стиральная машина замолкала, я открывала дверцу из кухни на лестницу и спускалась, рискуя свернуть шею.
Я поднимала фонарик с верхней ступени. Сердце выпрыгивало из груди. Легкие заполняли запахи земли и гнили. Я кралась сквозь подземный мир, вырубленный в склоне хребта Вирджиния, в полной уверенности, что это и есть та самая преисподняя, о которой любят упоминать взрослые. Трещина от удара молнии в грязном бетонном полу наглядно свидетельствовала, как отчаянно колотили в пол проклятые души, пытаясь вылезти наружу.
Я пробиралась в центр подвала, осторожно переступив трещину. Вставала на цыпочки и рукой болтала над головой, пока не чувствовала щекотное касание лески, свисавшей с потолка.
Я тянула за нее, голая лампочка рассеивала тени, и мне казалось, будто я нахожусь в голове у мамы. Именно здесь она писала портреты и цветные кляксы на деревянных мольбертах, чистила объективы и свой пистолет, здесь люди, подобно призракам, проявлялись на бумаге прямо из неприятно пахнущих растворов, здесь по стенам висел ее старый садовый инвентарь с крупными зубьями.
И здесь же, в старом сундуке, мама хранила страшный фотоальбом. Книгу ужасов. Книгу печали. Книгу смерти. Книгу о мертвецах. А моя мама стояла по другую сторону объектива.
Мать-одиночка, она разрывалась между бесчисленными работами, за которые она бралась, чтобы свести концы с концами. Официантка, парикмахерша, продавщица на складе лесоматериалов, буфетчица. Горничная, секретарша, оператор автопогрузчика, помощница сантехника, модель в автосалоне.
Она была прекрасной синеглазой Золушкой, которая постоянно опаздывала на работу, до волдырей натирала хорошенькие ножки дешевыми неудобными туфлями не по размеру и гадала по ладони в обеденный перерыв. Работодатели, мгновенно подпадавшие под ее обаяние, с той же скоростью в ней разочаровывались.
В год, когда мне исполнилось десять и все пошло наперекосяк, она подрядилась работать фотографом в окружном морге. Мама снимала людей, начиная с того места, где они умерли, и до стола, на котором коронер копался в их внутренностях. Когда я впервые увидела снимок крупным планом зашитого Y-образного разреза на белой волосатой груди, то подумала, не означает ли он первую букву имени умершего в небесной перекличке, как в гимне «В час, когда труба Господня»[1].
Первый месяц работы криминальным фотографом мама возвращалась домой с красными глазами и посиневшими пальцами. До того, как она подписала контракт, вакансия была свободна семь месяцев. В зону ответственности входила обширная глухомань, а середина зимы на Голубом хребте славится особой суровостью.
Кому понравится, когда среди ночи тебя будит дребезжание телефона, заставляя натягивать пальто, а за окном пять градусов ниже нуля?[2] Никому не по душе воскресные самоубийства, когда карабкаешься по темным обледенелым дорогам к дому, где в окнах приветливо горит свет, а пол залит кровью. Высокий кровавый сезон в горных хижинах как раз с декабря по февраль.
Для тренировки маме вручили фотоаппарат, пачку голубых бахил и ламинированную карточку с ее фотографией. Велели снимать общий план, а затем покрупнее, насколько сумеет. Не хватало еще заблевать место преступления.
У нее отлично получалось снимать мертвецов. Я сидела на полу, скрестив ноги, и переворачивала страницы, а холод и сырость просачивались сквозь тонкие трусики.
Накрывала каждый снимок детской ладошкой.
Мертвый мужчина на столе для вскрытия.
Сердечный приступ, думала я.
Собака рядом с водоемом.
Собака любила печального человека, который вошел в воду и не вышел обратно.
Молодая бледнокожая женщина, руки и ноги раскинуты на кухонном кафеле под прямым углом. Высокие каблуки. Лужица черной крови, потому что фотография черно-белая.
Ее мужу сошло это с рук.
Сидя с книгой мертвых, я ощущала себя как никогда близко к маме. Порой ее было трудно понять, но в ней было так много всего, что можно любить.
За один сумасшедший вечер мама умела собрать пазл из тысячи кусочков. Напевала звенящую «О, благодать»[3], возилась с приблудными котятами, рассказывала неприличные анекдоты, каждый Новый год курила сигары, безупречным каллиграфическим почерком писала рассказы, считала в уме быстрее всех на свете, украдкой рисовала углем нас со старшей сестрой и подкладывала портреты нам на подушки. А еще могла, не моргнув глазом, сделать холодный и расчетливый снимок мертвой женщины.
Когда она меня застукала, моя попка примерзла к полу, а альбом придавил колени, словно кирпич. Я насчитала двадцать один удар ее каблуков на ступенях. Мама рано вернулась с очередного собеседования.
До того, как нам придется срочно уносить ноги, оставалось две
