– В чем я сильно сомневаюсь, – добавил он, отправляя в рот сигарету. – Такие люди очень избирательны в контактах.

Тонкий намек на то, что с мелкой сошкой пролетарского происхождения вроде Старостина уважающий себя меценат встречаться не будет, Глеб проглотил молча. Пусть хоть в рожу плюнет, лишь бы согласился помочь.

– Давай я номер наберу, а ты поговоришь, – заискивающе глядя в глаза Серебровскому, предложил он.

– Ну набирай, что ж теперь.

На звонок ответил молодой женский голос. Вадик спросил, можно ли поговорить с герром Вальденом. Там, как видно, спросили, кто звонит.

– Это господин Серебровский, юрист из России, – не моргнув глазом, ответил сотрудник МВД в чине капитана и приосанился.

– Из России?! – громко воскликнула женщина. – Минуту, гер Вальден возьмет трубку в кабинете.

Задача перед добровольным помощником стояла простая и сложная одновременно: выяснить, мог ли подлинник Шагала оказаться на ферме Магды.

Как только на том конце взяли трубку, Вадик сделал знак, чтобы Глеб не совался в разговор, и приступил к выполнению миссии.

Глеб не понимал ни слова, но судя по тому, как Вадик цедил слова, кивал, дирижируя при этом рукой с зажатой сигаретой, врал тот напропалую и, кажется, удачно.

– Ну что? – кинулся к нему Глеб, как только Серебровский положил трубку.

Вадик воткнул окурок в пепельницу и почесал за ухом. Совсем как шелудивый пес.

– Интересные дела с этой картиной. Не поверишь, Вальден сразу понял, о какой работе идет речь, но сказал, что пока не получит картину, уверенным в подлинности быть не может.

– А насчет Магды?

– Да погоди ты со своей Магдой! Тут замес круче, чем ты думаешь! Несколько дней назад ему предложили купить эту картину Шагала.

– Не понял. Именно эту?

– Говорю же! Вальден сразу сообразил, о чем речь! Я только начал описывать, а он уже «я, я»! Продавец живет в Австрии, но предупредил, что дело придется иметь с его представителем в России. Секретарша решила, что это я и есть, поэтому сразу перевела разговор на босса.

– Назвал фамилию продавца?

– Разумеется. Клаус Вебер из Зальцбурга.

– Насчет Австрии, скорей всего, лажа. Представитель и продавец – одно и то же лицо. Это и есть наш убийца. А сколько дней назад Вальдену предложили сделку?

– Рехнулся? Это же палево!

– Ладно. И на том спасибо.

– Спасибо не булькает, – фыркнул Серебровский.

Глеб задумчиво оглядел его статную фигуру, холеное лицо с щегольскими усиками, тонкие пальцы музыканта…

– Вот смотрю я на тебя, Вадик, и думаю: откуда у человека с дипломом МГИМО такие помоечные манеры? Не булькает! Что за пошлые фразы! Что о тебе подумает начальство! Коллектив!

Серебровский, который оказался в полиции именно из-за пагубного пристрастия к печально известному пороку, прекрасно знал, что думает о нем начальство, поэтому к заходу Старостина отнесся как к попытке увильнуть от изъявления благодарности.

– Так, значит, Старостин? А не боишься, что в следующий раз, когда тебе приспичит, меня не окажется на месте?

Мгновенно одумавшись, Глеб состроил виноватую рожу и признался, что всего лишь пошутил.

– За такие шутки в зубах бывают промежутки, – сообщил прописную истину Вадик и вальяжной походкой двинулся к выходу.

– Погоди! О чем вы договорились? – спохватился Глеб.

– Вальден подтвердил договоренность о встрече в Берлине. Я должен привезти картину.

– Когда?

– Через четыре дня.

– Твою мать!

К подобному раскладу оказался не готов не только Глеб, но и Мотовилов, которому было решено доложить о повороте в деле.

– Да какого хрена! – высказался полковник и приказал через час прийти с планом операции.

– Продумайте все до мелочей, – напутствовал он.

Члены группы, в которой теперь было двое лейтенантов с исполненными рвения лицами – Днищев и Кукушкин, – переглянулись и уставились на Старостина.

Тот молча пожал плечами. Пойди туда, не знаю куда, найди того, не знаю кого.

За светом ничего не видно

Девка была та самая, что он присмотрел месяц назад. Он хорошо изучил ее походку и привычки. Он наблюдал за ней долгие часы и успел возненавидеть именно с той силой, которая нужна для дела. Жаль, что на этот раз он не сможет выполнить то, что задумал.

Это мучительно.

Это просто раздирает его на части.

Это выжигает изнутри.

Но он сильный. Справится с этим.

Передвинувшись, он встал так, чтобы не быть замеченным даже случайным прохожим, и достал бутылку воды. Он всегда носил с собой воду или печенье. Обертки и пустые бутылки уносил с собой.

Он успел сделать лишь несколько глотков, как увидел девку, выходящую из клуба. Она была одна.

Выждав, когда она скроется за поворотом, он не торопясь двинулся следом. Он знал, куда она идет и сколько времени пройдет, прежде чем она окажется в нужном месте.

Дальнейшее он проигрывал в голове многократно, всякий раз уточняя детали, но кое-что просчитать не мог. Сегодня в сценарии должны произойти изменения. В третьем действии должен появиться еще один персонаж. Вот его роль не была прописана окончательно. Можно только предполагать, как этот персонаж поведет себя в тот момент, когда увидит ее.

Что ж. Придется импровизировать.

Он почти не сомневался, что парень явится в нужный момент и окажется именно там, где ему предписано быть. Но никогда нельзя быть уверенным, что не случится незапланированное.

Ему ли не знать, как бывает.

Словно в подтверждение его слов раздался звонок. Звук был отключен, но телефон вибрировал. Звонил Афанасов.

Этому идиоту что надо?

Он ответил строгим деловым голосом, собираясь отложить разговор, но по мере того, как слушал говорившего, его лицо менялось. Сквозь ледяное спокойствие пробился страх, а потом и ужас.

Ему потребовалось огромное усилие, чтобы взять себя в руки и на ходу изменить продуманный сценарий. Афанасов – непредусмотренный пьесой персонаж, и надо сделать все, чтобы так и было.

Его ответ был деловым и коротким.

Закончив, он посмотрел на часы и заметил, что рука, держащая телефон, дрожит.

Но время не было упущено, и, сделав пару глубоких вдохов-выдохов, он успокоился.

Девчонка, которой суждено сыграть невыученную роль, только приблизилась к оврагу.

Он зашел в него с другой стороны и, опередив ее, встал за фонарем.

За светом ничего не видно. Они не смогут заметить режиссера спектакля, и все случится по его воле.

Как всегда.

Утром оба, Старостин и Галимов, выглядели неважно, поэтому, посмотрев на хмурые физиономии друг друга, решили в диалог не вступать и сначала поработать в автономном режиме. А то мало ли что.

Через пятьдесят минут тишины Рустем спросил: