– Звонок, во время которого сообщили о конверте в урне возле театра «Виктория», – пытается разрядить обстановку Флавио, – был сделан сегодня в пять сорок пять утра в бар, открытый для водителей, развозящих товары по основным рынкам. Разумеется, записей никаких у нас нет, но бариста сказал, что у мужчины был низкий грудной голос.

– По крайней мере, теперь у нас есть похититель и требование выкупа, – говорит Соня для важности. – Правила игры нам знакомы, в общем. О чем мы понятия не имеем, так это живы ли ребята или нет. И до двадцати трех остается всего лишь девять часов.

– Заплатите, – говорит Оливо.

Соня спускает ноги со стола и ставит локти туда, где только что находились ее черные кроссовки.

– Ты хоть понимаешь, о какой сумме идет речь? О миллионе евро.

– Не так уж это и много. Двести пятьдесят тысяч евро за каждого. Столько стоит отремонтированная трехкомнатная квартира на четвертом этаже в доме без лифта в вашем районе.

– Спасибо за консультацию по рынку недвижимости, но дело в том, что вот уже более двадцати лет, как федеральный закон блокирует продажу семейной собственности в счет выкупа при похищении.

– Пусть блокирует.

Соня Спирлари слегка щурится, демонстрируя явную неприязнь, и продолжает:

– Благодаря этому закону удалось остановить всплеск похищений людей в девяностые годы. И потом, закон не закон, но никто из родственников, кроме семейства Райана Дюбуа, ни за что не найдет двести пятьдесят тысяч евро к сегодняшнему вечеру. Родители Элены Гацци – возможно, но им придется распродать имущество и влезть в долги. Речь ведь идет о наличных, которые нужно собрать за несколько часов.

– Угу, – мычит Оливо.

– Знаешь, эти твои «угу» начинают действовать мне на нервы сильнее, чем замечания к моему сослагательному наклонению.

– Соня, – вмешивается Флавио, – не забывай, о чем мы условились.

– Да помню я, помню! Не хватало еще, чтобы мой заместитель устраивал мне нагоняй за то, как я веду себя с подростком. Знаешь, Оливо, что я тебе скажу? Ты только кажешься подростком, но ни фига, ты не такой! Подросток понятия не имеет, что творится в его собственной голове, не то, что в чужой! А ты, подумать только, точно знаешь, о чем он думает, разве не так? Так просвети нас, поставь в известность! Что, по-твоему, в башке у похитителя? Почему отводит семьям так мало времени для сбора денег? Ждал несколько месяцев, а теперь – отчего вдруг такая спешка?

– Он не глупый и не импульсивный, – произносит Оливо.

– Это я уже и сама поняла.

– Если он запросил такую сумму, значит уверен, что семьи, все семьи, могут ее собрать, и за короткое время.

– Тогда он плохо проинформирован! И поэтому мы его обуем.

– Не делайте этого.

– Что не делать?

– Не надо загонять его в ловушку.

– Но именно этим мы как раз и занимаемся. Поэтому с самого утра исследуем место, которое он обозначил для передачи денег. Это подземный канал с тремя входами, и мы без особого труда можем их контролировать. Там сейчас уже с десяток оперов в штатском у наружных входов и столько же в туннелях. У нас есть договоренности с родителями и разрешение главного полицейского управления на проведение операции.

– Угу.

– В чем дело? Думаешь, не справлюсь с ситуацией? Может, я стала комиссаршей, потому что дала какому-то начальнику?

– Нет.

– Что – нет?

– Ваши отношения с подчиненным не приносят вам никаких карьерных привилегий, и это делает вам честь. И потом, вы умная, решительная, беспринципная и готовая на все.

– С кем у меня отношения – тебя не касается. Почему думаешь, что я не возьму его?

– Он грамотно выражается.

– Он? Грамотно?

– Похититель изъясняется грамотно, а вы нет.

Соня Спирлари вздыхает, берет фотокопию письма и убирает в карман куртки.

– Мне известно, что завтра у тебя контрольная по истории искусств, – говорит, вставая. – Видишь, когда делаешь ей замечания, сразу старается красиво выражаться, не знаю, понятно ли объясняю. – Так что могу себе представить, как серьезно тебе нужно готовиться сегодня, сколько всего выучить. Отдохни и постарайся завтра утром получить «отлично». Ну а мы к этому времени уже закроем дело.

25

Всю вторую половину дня Оливо проводит в интернет-кафе, зависая на сайтах и различных платформах, чтобы хоть как-то с помощью этих ресурсов восстановить недостающую информацию. Он редко пользуется компьютером. Но так как машинка эта была изобретена тридцать лет назад белыми американскими инженерами, то она несильно отличается от трехколесного велосипеда: все та же проблема с координацией, поспешностью и алгоритмами.

Это же касается сети, электронных хранилищ, архивов печатных изданий и газет, которые уже почти все оцифрованы, а также кадастровых сведений, банков, билетных и железнодорожных онлайн-сервисов, защищенных или нет системами безопасного входа. В любом случае они легко взламываются. И это, к счастью, несравнимо с рисованием и лепкой – в том смысле, что он, выбравшись из багажника «темпры», знает, как их взломать, хотя не понимает, откуда взялось это знание. Под конец ему нужно сделать один телефонный звонок, и это для него самое трудное: получить информацию и немного наврать о себе. Из-за всего этого он надолго задерживается и возвращается домой голодный около девяти вечера.

Квартира Сони Спирлари, как он и думал, пуста: нет ни законной хозяйки, ни Манон. Соня уже точно сидит вместе со своими подчиненными в засаде, чтобы схватить похитителя, как только он приблизится к пустой сумке, подготовленной по ее указаниям. А Манон… Кто знает, где она!

Чтобы не думать об этом, Оливо готовит себе макароны. Он может делать это, не открывая холодильник – по крайней мере, пока не понадобится масло, – потом все-таки ему придется заглянуть в эту «гробницу Тутанхамона»[127], но он уже разработал свою утонченную технику: задержать дыхание – открыть – взять – закрыть. На все про все нужно меньше двух секунд.

Пока закипает вода, Оливо рассматривает фотографии, развешанные по стенам кухни. На некоторых из них Соня на море, в горах, на улочках арабских или испанских городов, возле капота своей