Жалкий вид будет иметь лишь один: он сам, ротмистр. Я не в форме, я не выдержу. Я уже неделю считаюсь больным – мне нельзя туда идти. Апогей бесстыдства. В конце концов, Каргане в своем праве. Все в порядке и тем не менее, куда ни глянь, не в порядке. И только я тому причиной.

Он опять задумался. Хоть и поклявшись себе не напиваться, хватил рюмку коньяку. Она непременно должна стать последней, иначе, как всю неделю, грозила опасность бессонницы. В таких фазах Гольдхаммер не бывал по-настоящему трезвым; если он не пил, то в голове запутывалось еще больше. Ясное сознание не приносило ничего, кроме боли. Контакт с внешним миром был невозможен; он замечал, как во время беседы и особенно что-то рассказывая, говорил тем путанее, чем больше старался. В предрассветные часы им овладевал растущий страх, от которого он едва не задыхался. Ему слышался гул собравшейся под окнами толпы – сейчас его будут судить.

Подобно многим в его положении, ротмистр подумывал о самоубийстве. Казалось бы, чего проще, и все же невероятно, как растет сопротивление, стоит взять пистолет и взвести курок, ведь для перехода в нирвану достаточно легкого нажатия пальцем, почти дуновения.

Хорошо бы, кто-нибудь взял эту миссию на себя. Ротмистр был противником смертной казни, вообще любое насилие над тем, кто не может защищаться, вызывало у него отвращение – но для себя он делал исключение. Быть казненным, пусть даже безвинно – какая быстрая, чистая смерть, уже Цезарь считал ее наилучшей.

«А если после команды прыгнуть и закрыть юношу собой? Для него спасение, для меня неплохой исход. Со мной все равно кончено. В любом случае что-то должно произойти. Словом, дуэль не должна состояться. Я донесу полиции. Роли доносчика как раз не хватало: анонимно, да еще со стороны секунданта. Ни дать ни взять дело чести».

Гольдхаммер сел за секретер и приготовил письменные принадлежности. Закинул ногу на ногу и испугался, когда она закачалась маятником. Пришлось удерживать ее другой ногой. Но писал он быстро, будто под диктовку. Закрыв и запечатав конверт сургучом, однако не приложив печатки, ротмистр потянул сонетку и разбудил Генриха.

– Хайнц, срочное письмо в Сите. Отдай ночному караульному. Скажи, неотложно, но в объяснения не вдавайся. Я полагаюсь на тебя.

35

Этьен покинул Дворец правосудия только после полуночи – утром, когда он вернулся, Добровски по-прежнему сидел на работе. У него, наверное, машина в голове. Он уже закончил с посетителями и разбирал за столом пачку писем, которые разрезал и передавал ему Делавинь. Частично те поступили от ночного караула, частично были доставлены почтой или посыльными. «В основном пустышки», по словам инспектора; многих особенно вдохновило высокое вознаграждение.

– Еще вот это, – сказал Добровски Делавиню, когда его взгляд упал на конверт с красной сургучной кляксой, – и ставим точку. Может, удастся до обеда урвать часок поспать. Дело и так ясно.

Не успев прийти в себя от изумления, Этьен заметил, как во время чтения письма лицо друга окаменело. Добровски потребовал карту города и, посмотрев на часы, вскочил.

– Только этого не хватало. Делавинь, бегом к пожарной охране! Мне самый быстрый экипаж и весь расчет. Пусть запрягают – неважно, где что горит.

Тем временем на Старой мельнице шла подготовка к поединку; кроме Герхарда, всем было известно comment. Светлое помещение некогда служило еще и для разведения шелковичных червей.[78]

Двери заперли; их охраняли Генрих и кучер графа. Снаружи стояли экипажи Каргане и папаши Харона. Даже доктор Мандель сегодня воспользовался экипажем – судя по тому, что он слыхал, дел, возможно, будет больше обычного. Доктор уже открыл шкафчик и выложил принадлежности на маленький столик. После формального приветствия ротмистр отмерил дистанцию – огромными, какими только мог, прыжками. Оружие зарядили и проверили. Дуэлянты сняли сюртуки. Резким голосом огласив условия, распорядитель заключил:

– Прошу господ выбрать оружие и занять свои места. Я буду считать до трех. Первый выстрел за господином фон Каргане.

Стало тихо. Герхард и Каргане стояли друг против друга; солнце светило в потолочное окно. Ротмистр с трудом держался прямо; после прыжков он совсем обессилел. Слишком светло, подумал он. Рубашки белые, как мишени. Хоть бы юноша встал боком…

Когда комендант поднял руку и хотел начать отсчет, его прервал необычный шум: быстро приближающееся колокольное треньканье, вернее, оглушительный звон. Ротмистр, все меньше доверяя своим чувствам, принял звуки за обман слуха. Наверно, кровь стучит в висках. Или чудо все-таки произойдет?

Звон оборвался. Тут же распахнулись двери, причем с такой силой, что створки завалились внутрь. В сопровождении людей в форме и с топориками внутрь ворвался невысокий мужчина в темном костюме. Это был Добровски, deus ex machina[79][80].

– Именем закона, никому не двигаться. Господа, сложите оружие!

Герхард, стоявший лицом к дверям, видел, как они исчезли, будто на сцене подняли занавес; на улице ржали лошади, на него надвигались мужчины в греческих шлемах. Он рухнул наземь: «В меня попали, как хорошо – лучше, чем я думал».

У Гольдхаммера словно гора с плеч свалилась. В самом деле чудо, почти воскресение. Моклер, стоявший напротив, презрительно на него посмотрел.

– На капитана донесли. Такое мог совершить только этот вот опустившийся секундант; он с первого взгляда показался мне подозрительным. Я ему отплачу. О вызове не может быть и речи, но ни один пес не возьмет у него кусок хлеба, не говоря о том, чтобы хоть один дворянин подал ему руку.

Каргане стоял спиной к дверям, возле врачебного столика, куда и положил пистолет. Инспектор в сопровождении Этьена подошел к нему сзади и тихо сказал:

– Господин фон Каргане, мне удалось в последнюю секунду помешать вам совершить второе убийство. Жертвой первого пала танцовщица, которую вы перепутали с вашей супругой. За вами наблюдали. Я должен передать вас следователю. Следуйте за мной, не привлекая внимания. Но не дотрагивайтесь до пистолета!

Предупреждение запоздало, как и рука Добровски, потянувшаяся к оружию. Каргане схватил пистолет и направил на себя, опоздал и Этьен, который хотел вырвать его у графа.

Доктор Мандель подошел, когда на шелковой рубашке Каргане еще расползалась кровь. Он опустился на колени и тут же встал:

– Этому человеку уже ничем не поможешь – выстрел смертельный.

– Лучший его выстрел, – добавил инспектор. – Прежде чем вы оформите свидетельство о смерти, я бы хотел с вами переговорить.

– Мне необходимо позаботиться о юноше, – сказал врач, – ему я нужнее. Да и господину Гольдхаммеру нехорошо.

Амальгама убийства и самоубийства, как ротмистр и