дней не выходила из дома и свела контакты к минимуму. Я с изумлением поняла, что трусиха, и такой себе не понравилась. При этом я работала над книгой, пусть и без того вдохновения, как в первый день. Я работала, спрятавшись от всех и дрожа от страха, каждое мгновение ожидала стука в дверь, но… Но время шло, а ничего не происходило. Вообще ничего. Больше не объявлялся Павел со своими дурацкими подозрениями; не звучало странных звонков, когда кто-то дышит в трубку и молчит; не болтались у подъезда сомнительные личности и не стояли чужие машины. Ничего. Реальность со мной не столкнулась, а лишь ненадолго, всего на несколько мгновений, приоткрыла своё истинное лицо, после чего вновь спряталась. Тогда я решила, что Павел убедился во вздорности своих сомнений, больше никогда не появится и… расслабилась. Вы не представляете, какое облегчение я при этом испытала. У меня словно выросли крылья… Плевать на штампы – они действительно выросли… Я разгребла накопившиеся дела, походила по магазинам, подбодрив себя приятным шопингом, побывала на нескольких вечеринках, а работа над новым романом пошла с невероятной скоростью. Вдохновение вернулось. Всё наладилось.
Я так думала.
Но оказалась права только в одном: Павел Русинов и в самом деле навсегда исчез из моей жизни.
Мне позвонил мужчина, представившийся его коллегой по службе в полиции, и сказал, что хочет встретиться. Я не отказала, подумала, что Павел не сумел подтвердить свои подозрения и попросил помощи у кого-то из действующих сотрудников. Неприятно, конечно, но что делать? Испугалась ли того, что всё начинается заново? Нет. Пусть я и расслабилась, но в глубине души была готова к такому развитию событий. А липкий страх остался в тех нескольких днях, во время которых я написала самые параноидальные эпизоды нового романа. Теперь я была другой.
Я думала, что стала другой.
Мы договорились о встрече, и я чувствовала себя очень уверенно до тех пор, пока Феликс не рассказал о смерти Павла. И вот тут я снова испугалась. Потому что неожиданно. Потому что абсолютно необъяснимо и ненужно. Глупо и бестолково. Я испугалась, а Феликс невозмутимо продолжил расспросы. И тогда я испугалась его.
Знаете, в первый момент Феликс не произвёл на меня особенного впечатления. Ну, кроме роста, конечно. Он очень высокий, но при этом не „жердь“ нескладная, а вполне соразмерный. И не сутулый. Не знаю, обращали ли вы внимание, но многие высокие люди – самые высокие в классе, самые высокие в группе, в отделе, во взводе, да где угодно, часто сутулятся. Это от того, что они немного стесняются своего роста и часто наклоняются к собеседникам. Вербин же несёт свой рост без всякого стеснения, у него всегда расправлены плечи, и его совершенно не напрягает, что люди смотрят на него снизу вверх. Думаю, его начальникам это не нравится, но Феликсу плевать. Он не сгибается. Но иногда наклоняется, когда сам того захочет. Согласитесь, такая особенность много говорит о человеке? Но её я заметила потом. Тогда же я сочла Вербина следующим полицейским, которого нужно отшить стандартными ответами и при этом попытаться вытащить из него что-нибудь полезное, нужное для следующей книги. А ещё меня интересовало, вернулись ли полицейские к расследованию старых убийств, потому что с точки зрения маркетинга это стало бы настоящим подарком и придало роману мощный импульс, совсем нелишний, учитывая подписанный контракт на экранизацию. Что же касается убийства Павла Русинова, то я решила, что этим эпизодом начнётся моя новая книга.
Сам же Феликс показался тусклым, напомню: всем, кроме роста, и слишком вежливым для полицейского. Даже Павел – пенсионер, держался куда увереннее и говорил с большим напором. С Русиновым я чувствовала себя, как на допросе. Вербин же завязал непонятный разговор, задавал вопросы, вроде не относящиеся к делу, хотя должен был знать, что я прекрасно понимаю, почему он явился. Потом оглушил известием о смерти Павла. Об убийстве Павла. Специально выбрал момент – и оглушил. Очень умело использовал эффект неожиданности. И вот тогда, прийдя в себя, я испугалась Вербина. Потому что наконец сообразила, зачем были нужны неочевидные вопросы: он изучал меня и высчитывал, могу ли я быть причастна к убийству Павла? А если причастна, то каким образом? Я ждала подвоха в вопросах, старательно продумывала ответы, а подвох таился в самом разговоре.
Я просто не поняла его настоящую цель…»
24 августа, четверг
«В „тёплых, ламповых“ убийствах присутствует особый шарм. Нет яростных ударов, взрыва адреналина, напряжения мышц, глубокого дыхания и борьбы. Да, можно сказать, что в таких случаях я наношу удар исподтишка, тщательно выбирая момент, когда жертва не в состоянии оказать сопротивления, но разве это важно? Ведь я всё равно убиваю. Я всё равно чувствую вкус отнимаемой жизни. И когда я использую нож или другое оружие, то считаю его не „грязным“, просто другим, доставляющим иное удовольствие. Волнующее меня иначе. Согласитесь, ужин состоит не только из стейка с кровью: есть закуски, салат, десерт, в конце концов, и даже явившись за стол голодным, жаждущим исключительно мяса, зачем отказываться от закусок? Овощей? Десерта? Блюдо, которое нравится больше всего, ты всё равно съешь, но в сочетании с остальными, ужин получится гармоничным. Законченным.
Тем более сейчас я говорю не об ужине, а о Ночи… в которой предусмотрено несколько блюд разной степени насыщенности и пикантности. И каждое из них доставляет своё неповторимое удовольствие. Каждое готовится по-особенному. Например, прелесть этого, „тёплого, лампового“, заключалась в наблюдении. За все месяцы слежки я не приближался к жертве, ни разу не заговорил с ней, никогда не оказывался рядом. Нет, лгу – один раз оказался, но она меня не заметила, хоть я и касался её плечом. Переживая при этом уникальный коктейль потрясающих ощущений: я – Судьба, почти прижимаюсь, а она этого не замечает, не чувствует, не понимает, что можно попробовать упасть на колени и молить, захлёбываясь слезами, молить о пощаде, которой не будет, но всё равно продолжать молить… Она об этом не знала.
Она – это одинокая женщина пятидесяти шести лет. Любительница сериалов и комнатных растений. А вот животных моя жертва терпеть не могла, у неё не было ни кошки, ни собаки, ни даже хомячка. Никого. Только цветы. Она так и не узнала, что кот мог бы спасти ей жизнь, потому что я бы ни за что не убил одинокую хозяйку кота или собаки: ведь животным потом
