Кира задержала взгляд на картинке в японском стиле: дерево с развевающимися ветвями, красное солнце, крошечная фигурка женщины на горе. И в доме Натальи больше не было признаков увлечения японской культурой. И сюда японская живопись попала как предвестник убийства.

– Почему неудобно? – Кира рассеянно поддержала разговор, не сводя глаз с картины.

Самбуров проследил за ее взглядом.

– Ну зачем стол по центру ставить? Можно к окну, и тогда места больше. Это кухня, а рабочих поверхностей совсем мало. Между плитой и раковиной полметра. Что на этой кухне готовить? Салат порезать? – ответила машинально женщина, даже не подумав, зачем Кире эти выводы. Впрочем, она ни о чем думать не могла. А Кира внимательно слушала, и казалось, будто ей действительно важно, что думает мать про кухню своей взрослой дочери.

– Не пойму я, отчего она за этот дом цеплялась? Все маленькое, прижатое, неудобное. Окна в забор упираются, – раздраженно говорила женщина.

За окном, прикрытым кружевной занавеской, висели уже синие сливы, виднелась спинка скамейки и столик.

– Дикость и глупость. Она выросла в большом просторном доме с видом на море. Ее отец сам его построил. Под Туапсе. В поселке Агой. На горе. Оттуда вид такой, можно часами сидеть и смотреть, как телевизор. А она жила в этом домике, словно в скворечнике. Наверху две комнатки, и все. Кухня, вон, с кладовку. Разве на такой кухне для семьи готовят? Уют создают? Вот поэтому и не было у нее ничего. Ни семьи, ни… – она осеклась, но на гостей не посмотрела. – Как будто назло мне все делала.

– Вы были против ее переезда в Краснодар?

– Конечно. Где родилась, там и сгодилась. Нечего по стране бегать, с места на место скакать. Наталья хотела работать врачом. Врачом можно где угодно работать. В Туапсе и санаториев полно, и больниц, и всегда людей не хватает. А она уехала и бросила меня. Когда она институт окончила, я смогла настоять на своем, она в родном доме осталась. А потом замуж собралась. Тут уж я бессильна оказалась. Когда в голове сплошной любовный туман, разве к разуму призовешь? Хоть я и говорила ей, что ничего путного с ее муженьком не выйдет.

– А вы растили ее одна?

– Нет, я была замужем и прожила в браке до… до гробовой доски, как и положено. Мой муж умер от инфаркта шесть лет назад. Наталья выросла в порядочной полной семье. В наше время не разводились и не рассуждали о каких-то непонятных собственных интересах, развитии, карьерном росте. Вышла замуж? Женился? Все. Живи интересами семьи. Расти детей. – Вероника Александровна тяжело вздохнула. – Наташу любили и растили как положено.

– Наталья была единственной вашей дочерью? – Кира смотрела, как женщина путается в чашках и тарелках. Ставит на стол пустую вазочку, потом рядом кладет конфеты в пакете, хотя собиралась пересыпать.

– Да. Единственной. Так господь распорядился. Хотя мы с мужем хотели много детей. Только у меня осложнения случились по женской линии. И я больше не смогла родить. – Женщина подняла на Киру печальный взгляд. – Так что Наташе досталась вся любовь, что должна была достаться трем или четырем детям. Я всю жизнь ей посвятила. Только ею и дышала. Чтобы платьишки всегда новые, стираные и выглаженные. На обед первое, второе и третье. Она и рисовать ходила, и на танцы, и в шахматы играла. Я все правильно делала. Все, что положено. Разве я заслужила того, чтобы она меня бросила и с каким-то чужим мужиком уехала? Что, в Агое замуж выйти нельзя было? И жить одной большой семьей? Я бы и за детками присмотрела, и, может, отец бы так рано не умер. Тоже переживал. Она когда уехала, ему же совсем делать стало нечего. Человека когда в этой жизни ничего не держит, он быстро из нее уходит. Огромный дом опустел. А мы так хотели ватагу ребятишек. Наталья не шибко-то о родителях думала.

Самбуров молчал, не произнес ни слова, слушал, не выказывая нетерпения. Только Кира видела: у него есть вопросы, и он торопится их задать.

– Сильно злилась я, когда она в Краснодар уехала. Мне казалось, я потеряла ее тогда. Всю свою жизнь потеряла. Ничего у меня не осталось, только пустой дом. Потом еще сильнее злилась, когда она с мужем разошлась. То есть нам всю жизнь с отцом испортила этой своей любовью. Ради него дом родной бросила, а жить нормально с мужиком не стала. Злилась, все ей высказывала. Я не шибко-то сдержанная. А теперь злиться больше не на кого. И высказывать больше некому.

– От Краснодара до Туапсе недалеко. «Ласточка»[9] ездит и автобусы. У вас была возможность видеться часто, наверное, Наталья, звала вас к себе?

– Звала. А я дом на кого должна оставить? У меня там и огород, и сад. Она даже предлагала продать дом… Продать родовое гнездо? А что я тут делать буду? На ее двух сотках укроп растить? Знаете, наверное, ребенок у нее инвалид? Разве не лучше было его на берегу моря и на свежем воздухе растить? С родной бабушкой и в хорошем просторном доме. Но она его в какой-то местный захудалый интернат отдала.

– Но у нее здесь работа, друзья, большой город, карьерный рост, – предположила Кира, раздрай матери был понятен. И ее несбывшиеся надежды, и претензии, и горе, в котором она пребывала сейчас, потеряв совсем все.

– Вижу я, до чего ее друзья довели, – зло хмыкнула женщина. – Тот, кто убил, тоже небось другом считался. Поверьте мне, девушка, – Вероника Александровна обиженно поджала губы и пристально посмотрела на специалиста по психопатологии, – перечить матери очень плохо. Вам, молодым, только кажется, что вы все сами можете. Самые лучшие и самые верные знания получаются со временем, с жизненным опытом. И никак иначе. Ни в каких книжках про жизнь всей правды не прочитаешь. А мать плохого не скажет, мать зла не желает. Она и старше, и умнее, и жизнь прожила. Мать лучше знает. Родителей никто не слушает. Только до добра это не доводит. Я говорила, что жить она со своим малохольным муженьком не сможет, его уже тогда только работа интересовала, а что такое семья, он и знать не знал. И я права оказалась. Говорила: ничего хорошего в Краснодаре тебя не ждет. На своей земле жить надо. И вот… – женщина тискала свои руки, зябко терла ладонями плечи, хотя в комнате было жарко и душно.

Вероника Александровна, по всей видимости, принадлежала к той группе лиц, которым под