— А чего не понять? Грамотно изложено. И слова есть красивые, редкие, особенно «аннулировать».

— Ты на что намекаешь? Ты это брось! Оштрафуют парня — и пусть гуляет. Авось образумится.

— А как же отец его? Звонил ведь мэр наш, просил, чтобы по всей строгости наказали отпрыска.

— Вот мы и накажем… по всей строгости. В рамках закона. И вообще, хватит прикидываться! Никакая демократия отцовских чувств не отменит. А читать между строк и слышать, чего не сказано, — этому мы сызмальства ученые.

— Я, Николай Иванович, отличником никогда не был.

Приходько посмотрел испытующе сначала сквозь очки, потом сняв их. И вроде как обмяк, расплылся в кресле.

— Ладно, с Поликарповым я еще подумаю, как поступить. Теперь о другом. Что там с экспериментом?

Кочергин пожал плечами:

— Ну какой же это эксперимент? Полной бригадой и дежурить, и выезжать. Хорошо забытое старое. Сколько лет так было…

— То-то и оно, что было, — раздраженно произнес Приходько. — Ты же знаешь, какое у нас положение с личным составом. Дерьмовое положение! А тут приказ сверху: «Выполнить и доложить». Что, как, какими силами — о том не думают. Хорошо, стажеры есть, а то бы не выкрутились. До октября продержимся, а как сессия начнется — что делать?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю.

— Сочувствую.

— И на том спасибо. Хотя это и нынче не твоего ума дело, а тогда и вовсе… Заслуженный отдых к таким мыслям не располагает. Ты отмечать-то собираешься?

— Что-нибудь придумаю.

— Учти, открутиться не удастся. Проводим на пенсию, как полагается. С почестями.

— С почестями только в гроб кладут. И с залпами.

— Типун тебе на язык. В общем, закругляйся с делами… Да, а про какую куклу ты говорил?

— Подвесил кто-то муляж на стреле крана. Натуральный удавленник. Никитины ее в лабораторию потащили.

— Как братья? Показывают себя?

— С лучшей стороны.

— Значит, не подводят…

— Случая не представлялось. Шучу. Хорошие ребята. Спешат только.

— Ты придерживай.

— Я придерживаю.

— А мне вот тебя придерживать приходится. — Приходько пожевал губами. — Добро! Забот у тебя сейчас не слишком много, так ты эту куклу на себя возьми. Нельзя хулиганам спускать, карать надо! И Максима Никитина привлеки, нечего ему от дежурства до дежурства без дела болтаться. Стажер все-таки, вот и пусть вкалывает. Ну, все, пожалуй. Вопросов больше не имею. Свободен!

Никитины быстро управились с транспортировкой куклы в криминалистическую лабораторию, которая находилась во флигеле Управления, и теперь сидели в кабинете Кочергина.

Игорь примостился на подоконнике. Он следил за тем, как во дворе шоферы моют машины. В веере брызг то появлялась, то исчезала радуга.

— Считаешь, откроют дело?

Максим сладко потянулся и чуть не вывалился из кресла хозяина кабинета.

— Конечно. И на Кочергина повесят. Кто нашел — тому искать.

— Логично. Только ты не забывай, что у Кочергина пенсия «на носу». Дела уж сдает.

— Ну не завтра же он уходит! Успеет.

— Может, и успеет. А может, нет. Кстати, Макс, а ведь я такую куклу уже видел. Ну, не такую же — похожую. В книге. «Земля за океаном» называется. Об Америке. Автора забыл. Или авторов? Не суть. Была там фотография: манекен на виселице. У дороги. В Штатах такие хреновины для рекламы используются.

— Во, я же говорил! — воскликнул Максим. — Для рекламы это!

— И что их «покойник» рекламировал? — раздался голос от дверей. Там, в крохотном коридорчике, стоял, прислонившись к стене, Кочергин.

— Галстуки, кажется, — неуверенно проговорил Игорь.

— А наш — что? Брезентовую робу и кирзовые сапоги?

— Себя, — буркнул Максим, выбираясь из кресла. — Садитесь.

— Спасибо, — кивнул Кочергин и сел. — Значит, прецедент есть. Будем иметь в виду. И все на этом, давайте-ка по домам!

Дверь за близнецами закрывалась, когда Кочергин крикнул:

— Завтра без опозданий.

— Как можно… — донеслось до него.

4

Никитины шли по двору Управления. Спорили. Это было понятно по отчаянной жестикуляции Максима и по тому, как Игорь, не соглашаясь, качал головой. Загорелые, подтянутые, вихрастые.

Близнецы Кочергину нравились. Циников он повидал довольно, а эти парни были романтиками. Потому что только романтики соглашаются на работу с минимумом свободного времени и зарплатой… Что зарплата? Смех один. Интересно даже, на сколько их хватит?

Кочергин отошел от окна. Снял трубку телефона.

— Михаил Митрофанович, ну нельзя же так! — возмутился Путилин. — Часа не прошло, а вы уже дергаете.

— Ничего, скоро отдохнете от меня.

— Зря вы так!

— Хорошо, зря. Но что-нибудь наверняка сделали.

— Что успел.

— И что успели?

— Позвонил. Навел справки. Коллеги интересуются: художники не нужны? Этих среди душевнобольных хватает. А вот с ваятелями плоховато. Есть один — лягушек из грязи лепит. Только этим и занимается с утра до вечера. Видно, грязь у них в дурдоме непролазная. Обещали пошерстить архивы: может, был такой, да выпустили. А у вас есть что-нибудь?

— Сейчас поеду к сторожам.

— Почему не Максим? Гнилой либерализм разводите, товарищ. Пора им из жеребцов скаковых в ломовых битюгов превращаться. Тем более что они и сами, по-моему, не против.

— Может быть.

— За что люблю вас, Михаил Митрофанович, так это за красноречие. Не возражаете, провожу вас немного?

— Не возражаю. Буду выходить — позвоню.

Путилин отключился, а Кочергин достал из кармана мобильник, нашел в «памяти» нужный номер и активировал его.

— Балашов? Петя? Здравствуй, это Кочергин… Нужна твоя помощь… Не прибедняйся… А сегодня?.. Ну, если собрание, да еще учредительное… Хорошо, увидимся завтра. В одиннадцать…

Следователь надел пальто, и тут заверещал телефон на столе.

— Михаил Митрофанович, ты? — Приходько говорил быстро, уверенно, с радостным облегчением. Так бывает, когда человек, до того колебавшийся, медливший, вдруг отбрасывает сомнения, остановившись на решении, от которого теперь уже не отступит. — Я к тебе Черникова направил. Передай ему все, что у тебя есть на Поликарпова.

— Под расписку, Николай Иванович.

На другом конце провода раздался смешок.

— Страхуешься? Может, и служебную записку пишешь? С «особым мнением». Только не поздновато ли? Я уж думал, ты теперь только с собесом переписываешься. Ну, пиши, пиши…

Гудки.

Кочергин снял пальто. Открыл сейф. Достал из него и бросил на стол папку. Сел и стал ждать.

В дверь постучали.

— Михаил Митрофанович, а вот и я.

Черников улыбался. Он всегда улыбался — масля-но, ласково, и от этой улыбки Кочергина чуть не стошнило.

Бульвар был полон людей. Над головами колыхались флаги и транспаранты. Путилин и Кочергин задержались около девушки, которая, высунув от усердия язык, выводила алые буквы на расстеленном на траве полотнище. Вот она прервала свое занятие, задумалась.

— «Долой» — «гной», — подсказал рифму Путилин.

Девушка макнула кисточку в