И вот теперь, из-за того проклятого случая, все это оказалось под угрозой. Он может лишиться всякой гордости и радости от того, чего достиг. Весь его мир сузился до той ночи десять лет назад.

Вулстон глубоко вздохнул и шагнул в ворота. Перед ним отчетливо рисовались очертания водонапорной башни, построенной, как и большинство зданий здесь, из теплого красного кирпича. Лечебница была почти автономна: две действующие фермы, солидные огороды, скот. Здесь были отдельные палаты для мужчин и женщин, а также помещения для частных пациентов и изолятор. В центре располагались административные здания и театр, куда, согласно указаниям Брука, ему и надлежало явиться.

Вулстон шагал по усыпанной гравием дорожке под бело-розовыми каштанами. В среду после полудня были часы посещения, и в этот погожий день несколько пациентов гуляли по территории с родными или сидели в уютных деревянных беседках во дворе. Санитары и медсестры-стажеры внимательно следили за своими подопечными с почтительного расстояния.

Побеги пациентов случались редко, хотя перед Пасхой кто-то из частных пациентов исхитрился проскользнуть в сад и выбраться с территории. Хотя платные пациенты обитали в бывшем фермерском доме в Грейлингуэлле, далеко от общих палат, меры безопасности там были такими же строгими, как и во всей больнице. Было очевидно, что беглецу кто-то помог. Дежурная медсестра отрицала какое бы то ни было соучастие, но ее все-таки уволили.

Все здесь подчинялось определенным правилам. Все пациенты, признанные душевнобольными, помещались в лечебницу решением мирового судьи и могли выйти оттуда только по распоряжению врача. Однако если кто-то все-таки сбегал и ему удавалось остаться на свободе в течение установленного законом срока в четырнадцать дней, это считалось достаточным доказательством того, что он способен выжить за пределами больницы. Вулстон не знал подробностей недавнего происшествия, но, насколько ему было известно, пациента так и не нашли.

* * *

Вулстон дошел до административных зданий, не встретив никого из знакомых. С облегчением он шагнул в коридор, быстро подошел к входу в театр и вошел через двойные двери.

Зрительный зал был пуст. На мгновение Вулстон замер в тени балкона. Основными цветами в зале были кремовый и бежевый. Все было рассчитано на то, чтобы успокаивать смятенные души. Приятного оттенка обои с повторяющимся рисунком, коричневые с кремовым, а поверх них защитные рейки. Небольшие колонны на окрашенных светлой краской цоколях поддерживали балкон. Современно, чисто, светло. Доктор Вулстон восхищался интерьером Бломфилда так же, как и внешним видом здания. Когда-то он сам лелеял подобные амбиции, и, если бы его отец не настоял на том, чтобы он пошел по его стопам и сделался армейским врачом, он мог бы выучиться на архитектора. Гарольд унаследовал его художественные наклонности, хотя тоже был вынужден согласиться на место с хорошими финансовыми перспективами. Если у него есть настоящее призвание к живописи, он ее не бросит. В конце концов, тому малому из Фишборна, Артуру Эвершеду, ничто не помешало.

Вулстон услышал стук – словно ветка дерева бьется в окно. Взглянул на высокие венецианские окна, но ничего не увидел. Потом догадался, что звук доносится из дальнего конца зала, рядом со сценой. Саму сцену скрывали тяжелые занавесы, сейчас задернутые.

Он вышел из-под балкона на открытое пространство зрительного зала в тот самый момент, когда из-за сцены появилась седая женщина в чепце и фартуке. Уборщица поставила ведро на пол, окунула швабру в воду, постучала по деревянной ручке, чтобы стряхнуть лишнюю воду, и вновь принялась за уборку.

– Тут закрыто, – сказала она, когда он поравнялся с ней.

– Я знаю. – Он помолчал. – У меня встреча. Меня ждут здесь в шесть часов.

– Джентльмен?

Вулстон замялся. Он полагал, что да, поскольку записка была от Брука – однако впрямую в ней ничего такого сказано не было. Вместо ответа он спросил сам:

– Кто-нибудь заходил, пока вы работали?

– Тут закрыто, – повторила она.

Женщина явно была не в курсе дела. Вулстон вдруг ощутил какую-то нелепую надежду. Он выполнил все инструкции, которые были даны в письме. Если Брук изменил свои планы, хоть это и досадно, и время потеряно зря, – это значит, что он, Вулстон, избавлен от всех неприятностей. Он взглянул на карманные часы. Было уже десять минут седьмого. Можно вернуться домой к половине седьмого и с удовольствием выпить виски с содовой. Его рука потянулась к нагрудному карману. Геройства не понадобится. Сейчас он на всякий случай быстренько заглянет за кулисы, и на этом конец.

– Я все-таки взгляну.

Женщина пожала плечами:

– Как хотите.

Вулстон подошел к сцене и медленно поднялся по ступенькам. Звук его шагов эхом разнесся по залу. Он пошарил рукой вслепую, пока не нашел, где раздвигается занавес, и опасливо шагнул на безмолвную сцену.

– Брук?

Запах опилок и нафталина. Всевозможный театральный реквизит; вешалка для костюмов, все еще хранящих на себе отпечаток тех, кто в последний раз надевал эти юбки и пиджаки. Вулстон посмотрел вверх – на вьющихся мух, на свисающие с потолка веревки, на высоко подвешенную люстру. На деревянном столе в самом углу возвышалась шаткая стопка соломенных канотье. Веера и парики. Перья. Черные перья, много черных перьев, разбросанных повсюду. Они всегда напоминали ему, всегда возвращали его в ту ночь.

Вулстон почувствовал, как ноги стали жидкими. Пурпурно-черные, чернильно-синие перья… Картина вновь встала перед глазами, ясная, как день. Футляры, свет свечей, отражающийся в стеклянных колпаках, мгновенный шок от произошедшего. Кровь.

Затем из-за кулис донесся голос:

– Здравствуй, Джек.

Это было невероятно. Вулстон узнал мягкие тона голоса, преследовавшего его в кошмарах – с каждым годом тот слабел, но не уходил. Внезапно он понял: вот что, среди всего прочего, особенно встревожило его в том человеке, что явился к нему в приемную. В человеке, которому, очевидно, было известно все о той ночи десять лет назад. Его голос напомнил Вулстону ее голос, хоть он и знал, что этого не может быть. У той девушки не было родных, они тщательно навели справки.

– Или ты теперь носишь имя Джон? Я бы, пожалуй, так и сделала на твоем месте. Звучит гораздо респектабельнее.

Вулстон обернулся,