– Привет! – сказал Джервас.

– И тебе привет, – ответила Петра.

– Хочешь, чтобы я ушел?

Ей, конечно, следовало ответить «да», причем сразу же. Естественно, она ответила:

– Нет. Садись. Вон там есть стул.

Он сел на заляпанный краской деревянный стул для гостей и вытянул ноги. Петра могла бы пригласить его в дом, но решила, что не стоит. Студия – нейтральная территория. Приглашая людей к себе домой, ты приглашаешь их в свою жизнь… Правда, Джервас и без того стал частью ее жизни. Если бы не Джервас, разве она сидела бы здесь, прикованная к своей коляске? Может быть, Кит права и ему недостает нормальной человеческой восприимчивости. Правда, вид у него немного смущенный. Или, может быть, ему просто неудобно физически? Деревянный стул маленький и из-за того, что пол амбара не слишком ровный, прогибается под неосторожными гостями.

Видя, что незваный гость молчит, Петра первая начала разговор.

– Жаль «Ключ», – сказала она. – Наверное, он сильно пострадал.

Джервас ссутулился.

– Ему конец… там одни развалины. Я только что оттуда. Поджигатель постарался на славу. Наверное, пожар стал главной местной новостью.

– Да, об этом до сих пор говорят, хотя я узнала только сегодня утром. Тебя опередила Кит; она рассказала мне и о пожаре, и о том, что ты возвращаешься.

Джервас уныло улыбнулся:

– Ах, Кит! Она по-прежнему воинственная? Однажды, в детстве, когда мы поссорились, она толкнула меня в сточную канаву. Я вылез оттуда мокрый насквозь, и воняло от меня бог знает чем. Помнишь? Ты тогда была с нами? Пришлось украдкой пробираться в дом через кухню, где, к счастью, меня увидела наша тогдашняя помощница по хозяйству – голландка. Может быть, у себя на родине она привыкла к тому, что люди вечно падают в каналы или сточные канавы, не знаю. Но она потащила меня наверх переодеваться, а грязную одежду засунула в стиральную машину до того, как меня увидела мать. Как поживает Кит… и как твои родители?

– Отец умер два года назад. Кит и мама здоровы. Нет, меня не было с вами в тот раз, когда ты упал в канаву… или Кит тебя туда столкнула. Я бы запомнила такой случай.

– Прими мои соболезнования насчет отца… Жаль, что меня тогда здесь не было. Я рад, что у Кит и твоей мамы все нормально. Кит приехала, чтобы сказать, что я возвращаюсь, или предупредить тебя? – Джервас изображал невозмутимость и даже пробовал раскачиваться на стуле, но Петра не заблуждалась на его счет. Джервас очень проницателен, забывать об этом нельзя.

– Не знаю, что думают мама и Кит, – сказала она вслух.

– Зато я знаю. Они обе меня не выносят.

Петра не ответила, и Джервас, внезапно взглянув ей в глаза, продолжал:

– А ты? Хочешь, чтобы я ушел? Скажи только, и я сразу уйду.

– Тебе не нужно уходить. И я тебя не ненавижу. Не стану спорить, Кит и мама от тебя не в восторге, но я бы не сказала, что они тебя ненавидят.

– Правда? По-моему, Кит меня терпеть не может… – Джервас откашлялся и угрюмо продолжал: – Прости меня, Петра… – Жестом он указал на инвалидную коляску. – Прости за все. Понимаю, сейчас просить прощения глупо, но я просто не знаю, что еще сказать.

– Ничего не надо. Ты уже все сказал, и повторять не нужно. Мы были молодые и глупые.

– Я был молодой и пьяный.

Меньше всего Петре сейчас хотелось бы вспоминать аварию. Она поспешила перевести разговор на другое:

– Почему ты не продал дом, если не собирался в нем жить?

– Сначала, когда я только получил его в наследство, я хотел там поселиться. Но… как-то не смог. – Джервас отвернулся, стал смотреть на противоположную стену. – В детстве я его ненавидел. Всякий раз, когда я возвращался домой, вспоминал все мои горести. Каждый камень в его стенах, каждый шкаф, вид из каждого окна… все не давало стереть прошедшие годы, чтобы вернуть меня назад. У них это получалось лучше, чем у альбома с семейными фотографиями. Только у нас никогда не было альбома с семейными фотографиями. Мы никогда не были семьей, разве что в биологическом смысле. – Он снова повернулся к ней: – К тому же я не имел права ни черта изменить, потому что, понимаешь ли, «Ключ» в свое время включили в список охраняемых памятников старины. Правда, только второй категории, но и этого достаточно. Я наводил справки. Мало того что нельзя было ни на йоту изменить внешний вид – это понятно. Мне еще вручили длиннющий список «особо ценных предметов интерьера», которые нельзя было ни менять, ни убрать. Пожалуй, единственное, что я мог бы сделать, – заменить сосновую материнскую кухню, потому что она была сравнительно новая. Еще можно было отремонтировать две ванные, чуланы на первом этаже и металлические радиаторы в старой системе центрального отопления. И все! Мне пришлось бы спать либо в своей бывшей спальне, либо в спальне родителей, есть в нашей семейной столовой и смотреть телевизор в бывшем отцовском кабинете… Нет уж, спасибо.

– Так почему ты не продал дом? – снова спросила Петра.

– Странно… – Джервас помолчал и медленно продолжал: – Наверное, мне хотелось с ним сразиться. Мне казалось, что от «Ключа» исходит сила, что он хочет меня победить. Продав дом, я бы признал свое поражение. Это как владеть диким зверем, которого не можешь приручить. Вот почему я все тянул с продажей. Я все повторял: когда-нибудь я вернусь, куплю самую необходимую мебель и поживу в «Ключе». Я выгоню из дома старые воспоминания и заставлю его впитать новые. Потом я его продам, потому что сам так решил, а не потому что «Ключ» меня выталкивает. А теперь проклятый дом сгорел, и, значит, последнее слово осталось за ним. Я уже никогда не буду в нем жить, потому что он сам, а не я, так решил! Тебе кажется, что я псих? – Он поднял голову и улыбнулся.

Сердце у Петры екнуло; она невольно разозлилась на себя.

– Нет, я все понимаю. У старых домов есть характер.

– Ну да, ты ведь художница, у тебя