Эту часть сада замыкала лавровая изгородь, за которой ютилась каменная скамья. Пейдж сел на нее и закурил. Он попробовал сосредоточиться и честно разобраться в себе – и был вынужден признать, что его обида на мироздание отчасти происходит оттого, что он не в силах отделаться от мыслей о Мэдлин Дейн. Черты хрупкой светловолосой Мэдлин, отмеченные редкостной скандинавской красотой, всплывали в его воображении с мучительным постоянством – даже когда он трудился над своими «Жизнеописаниями», – и от этого все как будто шло наперекосяк. Он думал о ней больше, чем следовало. А сам мало-помалу превращался в брюзгу-холостяка.

Внезапно он вскочил. Он не думал больше ни о Мэдлин, ни о брачных узах: из-за темных зарослей кустарника донеслись какие-то странные звуки, негромкие, но ужасающе отчетливые. Чудовищный хрип – шарканье волочащихся ног – всплеск – беспорядочные удары о воду…

В первое мгновение он не хотел двигаться с места.

Он не верил, что что-то могло произойти. Не допускал этого ни на секунду. И все-таки бросил сигарету и, притушив ее каблуком, быстрым шагом, почти бегом ринулся к дому. От дома он был на порядочном расстоянии, к тому же слегка запутался в переплетениях дорожек и дважды свернул не туда. Наконец он вышел на открытое пространство; кругом как будто не было ни души. Вдруг из полумрака выдвинулась высокая фигура Барроуза, и в глаза Пейджу ударил свет карманного фонаря, замаячившего над кустами. Подойдя ближе, он увидел выхваченное из темноты лицо друга – и в тот же миг сад, со всей его прелестью и прохладой, как будто исчез.

– Вот оно и случилось, – сказал Барроуз.

Пейдж почувствовал прилив тошноты.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – солгал он. – Да и в любом случае ничего случиться не могло!

– Я всего лишь констатирую факт, – с терпеливой настойчивостью проговорил Барроуз. Лицо его было совершенно белым. – Пойдем скорее со мной, поможешь его вытащить. Не могу поклясться, что он мертв, но он лежит лицом вниз в пруду, и, похоже, все кончено.

Пейдж посмотрел в ту сторону, куда указывал Барроуз. Пруд заслоняли кустарники, зато теперь ему хорошо была видна задняя часть дома. Он заметил, что из окна освещенной комнаты над библиотекой высунулся Ноулз, а на балконе спальни стоит Молли.

– Говорю тебе, – горячился Пейдж, – никто не посмел бы напасть на Маррея! Это невозможно! Это полная бессмыслица… И как вообще Маррей оказался у пруда?

– Маррей? – переспросил Барроуз, уставившись на приятеля. – При чем тут Маррей? Разве о нем речь? Это Фарнли, мой дорогой. Джон Фарнли! Когда я подошел, беда уже случилась. И боюсь, теперь уже слишком поздно…

Глава шестая

– Но кому, черт возьми, – произнес Пейдж, – понадобилось убивать Фарнли?!

Нужно было привести мысли в порядок. Впоследствии Пейдж признавал: его версия, что произошедшее – убийство, была всего лишь предположением. Но и потом, когда на смену этому предположению пришло другое, он отчетливо помнил свою первую мысль: если это убийство, то невероятно изощренное! Кто-то удивительно ловко отвлек их внимание от истинной жертвы. Всех в доме заботил только один человек: Кеннет Маррей. На нем одном были сосредоточены слух и зрение каждого. Никого не волновало, что происходит с остальными. В этом вакууме было очень удобно напасть на кого угодно – за исключением Маррея – и остаться незамеченным.

– Убивать Фарнли? – странным голосом повторил Барроуз. – Нет, так не пойдет. Аккуратней. Стоп. Подожди. Давай попробуем…

Он будто давал указания водителю. Продолжая бормотать в том же духе, он широкими шагами пошел вперед, ведя за собой приятеля. Фонарь в его руке излучал ровный свет. Но когда они уже приближались к пруду, Барроуз его выключил – то ли решив, что им хватит естественного освещения, то ли не желая видеть все слишком ясно.

Водоем окружала песчаная полоса футов пять шириной. Очертания предметов и даже лица пока еще смутно угадывались. Фарнли лежал ничком в пруду. Тело его было повернуто чуть вправо, если смотреть по направлению к дальней части сада. Оно колыхалось на поверхности воды, которая все еще не до конца успокоилась и плескала, переливаясь через парапет и захлестывая песчаную полоску. Вокруг головы клубилось что-то темное, но цвет этого мутного облака был неясен до тех пор, пока оно не расплылось шире и не забрызгало белые кувшинки.

Вода снова заходила ходуном, когда Пейдж начал вытаскивать тело; каблуки Фарнли коснулись края парапета. Но через мгновение, о котором он предпочел бы навсегда забыть, – Пейдж остановился и выпрямился.

– Тут уже ничем не помочь, – сказал он. – У него горло перерезано.

Они оба еще не оправились от шока и говорили на удивление спокойно.

– Да. Этого я и боялся. Это…

– Это убийство. Или… – внезапно оборвал себя Пейдж, – самоубийство.

Они переглянулись.

– Все равно, – проговорил Барроуз, который пытался быть неравнодушным человеком, оставаясь в официальной ипостаси, – надо его вытащить. Вообще-то, не положено ничего трогать до прихода полиции; это, конечно, правильно, но не можем же мы его так оставить. Это неприлично. Положение тела мы все равно уже изменили. Ну как, попробуем?..

– Да.

Твидовый костюм потемнел и разбух; казалось, он вобрал в себя неимоверное количество воды. Они с большим трудом перевалили тело через парапет, и их самих едва не окатило волной. Вечернее благоухание роз, мирная тишина сада – все казалось какой-то нереальной декорацией к происходящему. Пейдж твердил про себя: это Джон Фарнли и он мертв. Это невозможно. Это и правда было невозможно, если только не предположить… Эта мысль с каждой секундой становилась все отчетливее.

– Думаешь, это самоубийство? – спросил Барроуз, вытирая руки. – Нам словно под гипнозом внушили мысль об убийстве, хотя самоубийство, по-моему, ничуть не лучше. Ведь что тогда получается? Получается, что он и впрямь был не тем, за кого себя выдавал. Блефовал до последнего и надеялся, что как-нибудь обойдется. А когда Маррей все-таки устроил эту проверку с отпечатками, он понял, что последствий не переживет. Пришел сюда, встал на край и… – Барроуз чиркнул рукой по горлу.

Звучало правдоподобно.

– Боюсь, ты прав, – согласился Пейдж.

«Боюсь»? Признать такое было и вправду страшно. Это значило обвинить друга – мертвого друга – в преступлении, взвалить на него весь груз в тот момент, когда человек уже не способен сказать ни слова в свою защиту. Пейдж почувствовал, как внутри у него все сжалось от горечи и боли, ведь Джон Фарнли был его другом!

– Это единственное, что приходит