— В целях психологии, — буркнул Фомин.

— Лейтенант, я вот прочел… Не знаю, в каких целях, но жители Тибета поодиночке в туалет не ходят, а только втроем.

— Есть, товарищ майор, ходить в туалет поодиночке, — отозвался Фомин.

Наверняка реакция Леденцова была бы жесткой и мгновенной, но звонил телефон. Майор слушал долго и сосредоточенно. Его взгляд, который должен бы упереться в Фомина, переметнулся на Чадовича. Ничего хорошего лейтенанту он не предвещал. Небось, еще одна скрипка, потому что Чадович аккумулировал и координировал. Положив трубку, майор сообщил всем:

— На Обойной улице подорвали коллекционера. — И уже не всем, а Чадовичу добавил: — Бери лейтенанта Фомина и лети туда.

— А как же Тибет? — успел ввернуть Чадович.

Улица Обойная находилась в соседнем районе. Взрыв дело серьезное, поэтому на место происшествия спецслужб понаехало, как на громкое убийство: РУВД, ГУВД, ФСБ и прокуратура. Чадович с товарищем оказались тут сбоку припеку. Идея майора Леденцова очевидна: те, кто похитил скрипку, могли быть из группы охотников за раритетами. Если только эта группа существовала.

В квартире, похожей на музей, в который одномоментно впустили табунчик туристов, Чадовича сперва приняли за газетчика, а потом почему-то за голландца. Знакомый капитан посмеялся:

— Обрежь свои белокурые патлы.

Но Чадовича интересовала суть происшествия.

— Капитан, коллекционер-то жив?

— Да, отправили на всякий случай в больницу.

— Почему «на всякий случай»?

— Легкое сотрясение да царапины.

— Это после взрыва-то? — удивился Чадович.

— Какого взрыва? — еще сильнее удивился капитан.

— Который тут прогремел…

— Никакого взрыва, ложная тревога.

— А что же было?

— Хозяин квартиры зашел в туалет, и пол провалился. Ну, шум, пыль. Соседи в крик по моде: террористы, взрыв.

Поскольку Чадович удрученно смолк, капитан вознамерился уйти. И верно, никаких признаков взрыва: ни развороченных стен, ни едкого дыма с огнем, ни криков пострадавших. Фомин догадался спросить:

— Почему же рухнул пол?

— А вы поозирайтееь.

Они поозирались. Блеск хрусталя и лака, серебра и бронзы, позолоты и янтаря… Капитан этот праздник сияния истолковал вопросом:

— Неужели никто не польстится?

— Как? — спросили оперативники в один голос.

— Путем подкопа под туалетом. Там следователь работает.

— Где? — не понял Чадович.

— Под туалетом.

Майор Леденцов предвидел: взрыв не взрыв, а покушались на раритеты. Они заглянули в туалет и ничего, кроме провала, не увидели. Лишь голоса внизу. Оперативники через двор прошли в подвал, где пришлось показать удостоверения. Занятый измерениями и протоколом, следователь на вопросы отвечал коротко и торопливо:

— Подняли пол, не рассчитали, и его часть вместе с унитазом рухнула.

— Как же сдвинули бетонную плиту? — спросил Чадович.

— Самодельным домкратиком силой в двадцать пять тонн.

Следователь показал на свинченные трубки из какого-то сплава. Чадовичу было неудобно отрывать следователя, но все-таки он спросил:

— Сколько их было?

— Двое. — Следователь показал на кучу глинистой земли, наваленной в подвале.

Фомин уже там ползал и манил товарища. Чадович подошел. Отчетливые следы ботинок, уже обработанные следователем: после гипсовой заливки вмятины от каблуков и подошвы казались вычерченными. Нормальная обувь. И'Чадович решился дернуть следователя еще раз:

— Извините, какой, по-вашему, размер обуви?

— Сорок один и сорок два.

Не их «скрипачи». Да и не могли эти, где сорок один и сорок два, так скоро пойти на новое громкое преступление. Следователь попросил ребят из своей бригады:

— Кто-нибудь принесите ящик для домкрата.

Двое оперативников ринулись к выходу из подвала. Чадович одного удержал:

— Знаешь, жители Тибета в туалет поодиночке не ходят, а только втроем.

16

Следователь прокуратуры Рябинин сделал открытие: теперь изжога возникала не только от реалий жизни, но и от прочитанного. Журналистка слезливо писала о женщине, матери, которая с детьми содержалась за колючей проволокой. Был, естественно, притянут весь мельтешивший в прессе набор: гуманизм, права человека, суровость наказания… Бедная женщина.

А у нее пять судимостей. Чего только нет… Квартирные кражи; перекодировала контрольно-кассовые аппараты и похитила крупную сумму; отравила собутыльника; с грудным ребенком на руках спрыгнула с балкона шестого этажа… Теперь живет в женской колонии с тремя детьми — двое родились уже здесь. Ждет четвертого. Больна сифилисом.

Рябинин швырнул газету подальше — она взлетела и опустилась на сейф. В сущности, не так злила преступница, как журналистка.

Ему давно казалось, что на юристов, философов, журналистов, филологов — специалистов по общественным наукам — учить не надо. Молодые люди усваивают мысли да правила и потом штампуют ими всю жизнь. А она, жизнь, разнообразна. Не учить? А как? Загрузить умной литературой: читай, изучай, думай. Пока не появится своя концепция, пусть неверная, отличная от официальной, но своя.

В кабинет вкатилось солнышко, то бишь майор Леденцов: рыжеватая шевелюра, красноватое лицо, светло-замшевая куртка. Обрадовался Рябинин ворчливо:

— Давненько не был.

— Кручусь по одному делу…

— Убийство?

— Хищение людей: кандидата наук украли.

— Каких наук-то?

— Филологических.

— Толковый?

— Хрен его знает. Почитал я для интереса его диссертацию: несет по кочкам Маяковского за воспевание революции.

Рябинина умиляла свеженькая форма ниспровержения авторитетов. Не прямо, не в открытую, не с трибуны, как в былые времена. Хороший поэт? А у меня есть версия… Путем через версии. И чем невероятнее сочинялась версия, тем крепче она липла. «Не домой, не в суп, а к любимой в гости две морковинки несу за зеленый хвостик». Кажется так, он, Маяковский.

— Освободили кандидата?

— Связь с похитителями имеем, а не подойти.

— Просят выкуп?

— Ерундовый, две тысячи долларов.

— Проще выкупить.

— Кто станет платить?

— Ну, если работал в институте, то дирекция…

— Сидят без денег, научные кабинеты под сауны сдали.

— Боря, а жена?

— Рада радешенька.

— А друзья-приятели?

— За рубежом валюту стругают.

Маяковский был отомщен. Леденцов снял куртку, тем самым давая хозяину кабинета знак. Следователь его принял и взялся за кофеварку. Попутно он решал физиологический вопрос: журнальная статья вызвала злость с изжогой, приход друга вызвал радость… Хватит ли ее, чтобы утихомирить изжогу?

— Боря, я знаю тебя лет пятнадцать… Если ты зашел, значит, с каким-то вопросом.

— Обижаешь, Сергей. Хожу и по дружбе.

— Когда?

— На той неделе забегал.

— Сотню одалживал.

— Это высшее проявление дружбы, потому что у людей плохих и посторонних в долг не берут.

В шкафу, придавленные бланками протоколов, стояли кофейные чашечки, светленькие и миниатюрные. Для натурального кофе. Не пить же из них порошковое, магазинное, да на столе, заваленном бумагами, папками, фотографиями, на которых трупы в позах, не способствующих аппетиту. Поэтому Рябинин завел чашки другие, емкие, фаянсовые, тяжелые, как в американских полицейских участках.

— Сергей, у следователя хорошая память.

— Разве у оперативника хуже?

— Следователь в деле дольше копается