— Зинаиду Кондратьевну я не видела лет десять, — сообщила она, насмеявшись. — Может быть, ее и на свете-то больше нет. Хотя она баба жилистая, да и не старая совсем. Тогда ей перевалило за пятьдесят. Значит, сейчас — около шестидесяти пяти. У меня в записной книжке сохранился адрес. Только вряд ли она чем-то поможет. Все уже давно сказано и запротоколировано, и со временем память не становится острее.

4

У меня плохая память на лица. Однажды, в детстве, я не узнал родную тетку и нажил себе врага на всю жизнь. Что меня в первую очередь поразило в Зинаиде Кондратьевне, так это ее лицо, некрасивое, старушечье, ничем особенным не примечательное, если не считать тяжеловесного, утиного носа. В первую секунду я даже остолбенел, кого-то узнав в этом лице. Но кого? Эффект дежа вю, посетивший меня так внезапно, не исчезал все время, пока я беседовал с бывшей домработницей инженера Широкова. Я даже пытался выяснить, не работала ли она в восьмидесятые годы на нашем заводе, но Зинаида Кондратьевна никакого отношения к заводу не имела, только к его главному инженеру. О Широкове вспоминала с почтением и даже с трепетом, как в старые времена слуги о добром барине.

— Ума не приложу, кто мог сотворить такое злодейство! В какой голове зародился подобный умысел?! — возмущалась она, как показалось мне, немного по-книжному.

В единственной комнате старушки висели две полки с книгами. Они-то и привлекли мое внимание, когда Зинаида Кондратьевна ушла на кухню готовить чай. Бывшая домработница увлекалась в основном романами — русскими, английскими, французскими, но не детективами в пестрых обложках, а самой что ни на есть классикой, знакомой с детства каждому более или менее культурному человеку. Здесь присутствовали «Анна Каренина», «Обрыв», «Идиот», «Ярмарка тщеславия», «Домби и сын», «Утраченные иллюзии», «Западня», «Воспитание чувств» и другие. И лишь одна книга, на мой взгляд, не соответствовала, выбивалась из общей подборки. Это был «Рыжик» Алексея Свир-ского, изданный в пятьдесят седьмом году в подарочном варианте. Именно его я и снял с полки и даже успел прочитать дарственную надпись: «Рыжику на день рождения от дяди Коли. 1 марта 1971 года».

— Книжками моими интересуетесь? — с добродушной улыбкой спросила Зинаида Кондратьевна, расставляя приборы на круглом уютном столике.

— Редкий, давно забытый писатель.

— Это вы о Свирском? О да! А ведь как гремел в свое время! Ставили в один ряд с Горьким, Чеховым…

— Вот так проходит слава мирская, — с умным видом заключил я и в свою очередь спросил: — когда вы познакомились с Широковым?

— Очень давно. Я знала еще Лизочкину маму. Я с ней работала вместе в одном НИИ. У меня ведь, между прочим, высшее образование. — Она произнесла это с гордостью, наливая в чашки заварку. — А уж домработницей я стала после того, как случилось несчастье…

— Какое несчастье?

— Сын попал под машину…

Я понял, что речь идет о том самом «Рыжике», которому дядя Коля, то бишь Николай Сергеевич Широков, подарил на день рождения книгу.

— Вот тогда-то Мария, Лизочкина мама, предложила мне стать у них домработницей. Маша, Маша, — покачала головой Зинаида Кондратьевна и перекрестилась. — Пусть земля ей будет пухом, хотя…

Она чего-то недоговаривала. Может быть, ей мешало то обстоятельство, что Лиза представила меня своим близким другом, а у бывшей домработницы, по всей видимости, имелись от инженерской дочки тайны. Я постарался ее убедить, что умею хранить тайны даже от близких друзей.

— Это хорошо, — похвалила Зинаида Кондратьевна, — мне пришлось многое скрывать, чтобы не травмировать Лизочку. Она даже не знает, как умерла ее мать. Ей сказали от неизлечимой болезни, она и поверила, глупенькая. А на самом деле, Маша наложила на себя руки.

Новость ошеломила меня. Уж больно не вязалось самоубийство с благополучием семьи Широковых. Впрочем, о благополучии я знал только со слов самой Лизы.

— Она даже не пыталась выяснить, что это за болезнь такая была у матери. Зато найти убийцу отца для нее — святое! — сказала она с обидой в голосе. — Конечно, любимый папочка — превыше всего! Так получилось, что отец с матерью похоронены на разных кладбищах. Маша в предсмертной записке просила положить ее рядом с родителями. За Машиной могилкой приходится ухаживать мне, потому что дочь там не частый гость.

— У Широковых был какой-то семейный конфликт?

— Вечный конфликт! Неизлечимая болезнь! Только не у Маши, а у Николая Сергеевича. Болезнь под названием «бабы»! Вот как бывает. Прекрасный человек, умница, добрый, обаятельный, всеми любимый, но в погоне за очередной юбкой терял не только голову, но и совесть и порядочность. Однажды уехал в командировку, в область, а вернулся не один. Представьте себе, прямо домой с бабой! Вы что-нибудь слышали подобное? Маша с дочкой в одной комнате. Плачет, несчастная, ночи напролет. А Коля в другой комнате кувыркается с любовницей. Она все ему прощала, терпела, сколько могла. Уж больно любила. Вот и сгинула во цвете лет. Лиза, конечно, ничего не помнит, но во время скандалов всегда принимала сторону отца. Садилась к нему на колени, обвивалась вокруг шеи. Может быть, это и доконало Машу. Всякому страданию есть предел.

— А после смерти жены?..

— Не успокоился, нет! Куда там! Он потому и не женился во второй раз. Слава Богу, на это ума хватило!

— И Лиза по-прежнему ничего не знала?

— Разумеется. История с Машей его многому научила. Николай стал осмотрителен, осторожен, чтобы не ранить психику дочери. Поэтому о его увлечениях последней поры мало что известно. Домой, во всяком случае, он любовниц не водил. Хоть Лиза и жила уже на квартире свекра, но к отцу наведывалась частенько. Не сложилось у нее с первым мужем.

— Откуда вам известно, что Широков не приводил женщин в дом?

— Я бы заметила.

Она произнесла это твердым, уверенным голосом, не терпящим возражений, но почему-то отвела глаза в сторону. Впоследствии я часто вспоминал этот отведенный в сторону взгляд. Тогда я растолковал его смущение, как невозможность продолжения столь щекотливой темы. Короче говоря, я поверил Зинаиде Кон-дратьевне, что она ничего не знала о Шурке. Ей-то что скрывать? Широкова она не жаловала и к его дочери теплых чувств не питала.

Я попросил бывшую домработницу по возможности восстановить в памяти сцену тринадцатилетней давности, но ничего существенно нового не услышал.

— Когда