Но Дзибель настойчив.

— Тогда — на выставку, в планетарий, филармонию, — продолжает нашептывать он, глядя на Нонну в упор.

— Но вы же не любите музыку, — отзывается наконец Нонна.

— Для вас я готов полюбить что угодно, — бесстрастно и негромко заверяет работницу начальник цеха.

Нонна покачивает головой.

— В кафе-мороженое, бар, ресторан, — продолжает перебирать варианты настырный поклонник, но Нонна его уже не слышит.

Сейчас ей видится другой. Тоже блондин с васильковыми глазами, но ничуть не похожий на Дзибеля. Перед ней — тот, кто увезет ее с бала. Впрочем, нет — все произойдет вовсе не так, ведь тот человек на танцы не ходит. Это Нонна уже знает, а сценку с черным платьем и жемчужным ожерельем она попросту вычитала из английского романа.

Полгода назад, переехав в город и устроившись в общежитии, она и в самом деле сшила себе длинное черное платье и несколько раз побывала на танцах. Предложений уехать оттуда совместно она получила в разных формах от множества мужчин, брюнетов и блондинов, но об этом-то и вспоминать совестно. А ЕГО там не было и, конечно, быть не могло. Убедившись в этом, Нонна больше на танцы не ходила.

Платье пригодилось ей для филармонии, где она стала бывать довольно часто. Больше других композиторов ей нравились Шопен, Шуберт и Шуман. Едва пианист касался пальцами клавишей, как перед Нонной возникало лицо ее избранника (стоит ли повторять, что это был не Дзибель?)

Последнее время лицо у него было задумчивое и невеселое. «Почему?» — задумалась Нонна. И сам собой пришел ответ: «Его не понимают и даже считают, что он нездоров». Окружающие не понимают его тонкой и нежной души, навязывают ему свои мысли и решения. А он — добрый, деликатный и немного нерешительный. Уважает начальника, боится обидеть мать, хотя она и обращается с ним, как с ребенком, при людях называет детским именем Бориска. А он — Борис, никакой не Бориска. Борис Кондратьевич.

«А откуда я все это знаю?» — спохватилась Нонна, удивляясь самой себе, но тут же с уверенностью и ответила, что кому же все это знать, как не ей, — ведь она уже давно любит этого человека, а любить — это ведь сопереживать, одинаково чувствовать и  з н а т ь — и неважно, рядом ты с любимым или далеко от него. Вот, может быть, и музыку она полюбила оттого, что Борис очень ее любит и даже иногда играет сам, для души, что-нибудь из Шопена, Шуберта, Шумана или же — Нонна улыбнулась — из всех троих сразу.

Концерт заканчивался, музыка потихонечку отпускала Нонну, но она по-прежнему продолжала видеть Бориса.

Почти у всех девушек в общежитии были свои ребята, и только Нонна одиноко сидела вечерами с шитьем или за книгой.

— У тебя что — нет никого? — спрашивали Нонну девчата. — Познакомить? На тебя ведь многие заглядываются.

— Спасибо, девочки, — улыбалась им Нонна. — У меня есть Борис.

— А чего он не приходит?

— Он придет! — уверенно отвечала Нонна.

Теперь она думала о нем постоянно, что, впрочем, на производственных показателях не отражалось, — автомат свое дело знал.

«У Бориса на носу соревнования по шашкам, — размышляла Нонна, — ему нужно подготовиться, а мама этого не понимает, отвлекает его. И зачем она знакомит его с разными женщинами? Ведь он взрослый человек и должен сам найти свое счастье…»

— Вы что-то сказали? — доносится до нее высоковатый голос Дзибеля. — А может быть, в цирк, зоопарк, библиотеку?

Звенит звонок на обед. Нонна выключает автомат и идет к выходу.

— В зал игральных автоматов, плавательный бассейн, манеж… на вечер сатиры и юмора, — бормочет ей в затылок Дзибель.

Не оборачиваясь, Нонна качает головой.

В общежитии, плотно заселенном девчатами, проживали и женщины постарше. Молодые шумно веселились, пожилые сердились и требовали тишины. В силу разности интересов отношения между двумя группами сложились не очень-то дружеские.

Нонна дурной традиции не поддерживала. Она вежливо здоровалась с немолодыми женщинами, а иногда помогала кому-нибудь из них донести тяжелую сумку до дверей комнаты.

— Здравствуйте, бабушка Скважина! — говорила она, например, одной пожилой женщине, уборщице, которую почти все почему-то избегали, и забирала у нее из рук увесистый сверток. — Давайте я помогу.

Запыхавшаяся старуха недоверчиво косилась, но все же выпускала тяжелый груз и, шаркая, семенила вслед за Нонной по лестнице.

Однажды она знаком попросила Нонну зайти, тщательно заперла за ней дверь и выставила на стол излюбленные в общежитии лакомства: селедку, соленые грибы и огурцы.

Себе она налила стаканчик (Нонна вежливо, но твердо отказалась. Она, конечно, могла бы и пригубить, но ведь Борис не любил алкоголя), а за ним и другой.

— Вот ведь называют меня «Скважина», «Скважина», — подала наконец голос (отметим — препротивный!) старуха, закуривая, (Нонна, естественно, отказалась) — и ты тоже…

Она закашлялась и что-то неразборчиво добавила.

Нонна вспыхнула.

— Я думала, бабушка, фамилия у вас такая… Извините.

— Фамилия моя — Артезианская, — проворчала неприятная собеседница, а «Скважина» — прозвище. Ну да ладно — плевать. Привыкла… А может, выпьешь-таки со мной?

Нонна отказалась, снова вежливо, но твердо. Она приподнялась с места, но старуха удержала ее.

— А я вот, представь, — захихикала она, — приглядываюсь к тебе и замечаю: подурнела! Румянец деревенский напрочь сошел, и складка возле рта появилась. — Старуха хитро прищурилась. — Может, могу чем помочь? Приходилось мне помогать молоденьким, не раз приходилось. И беру я недорого…

— Спасибо вам, — тяжело выговорила Нонна. — У меня все в порядке.

— Эхма, — протяжно выдохнула старуха, наливая себе еще. — Сдается мне, девка, влюбилась ты. Свой парень или на стороне где?

Нонна молчала.

— А он шоколад-то любит? — неожиданно спросила уборщица, покосившись почему-то на внесенный Нонной сверток.

— Шоколад? — удивилась Нонна. — Не знаю… А почему шоколад?

— Хорошо, если любит шоколад, — забормотала старуха, свешивая голову все ниже и ниже, — примета есть такая… народная… Его ведь и за полцены можно…

Нонна приподнялась, собираясь уйти, но старуха снова удержала ее.

— Айн момент, девушка, — проговорила она заплетающимся языком. — Притча есть — послушай. В общем, жили на земле два человека… Жилин и Костылин… тьфу ты… это не оттуда, постой-ка. — Она помотала головой. — Жила, значит, маленькая девочка, нет, уже не маленькая, аленькая. Цветочек. Бутончик. Розанчик.

Здесь бы Нонне встать да уйти, но старуха цепко держит ее за руку.

— …Мнила о себе много. Прекрасный человек за ней ухаживал, в кино приглашал с самыми, может, честными намерениями, а она все гонор свой показывала, цаца такая. Сама-то никто, и звать никак, а тот человек…

Нонна молча выкручивала руку.

— …А человек тот начальником цеха был, прекрасно зарабатывал…

Нонна