В этом жутком воспоминании я промучилась всю ночь: зная о том, что Гела совсем рядом, спит за стенкой, я ворочалась и обливалась потом, боялась уснуть, опасалась ненароком разбудить Ию тем, что шептала во сне имя ее отца. Эта трезвая ночь была хуже самых похмельных.

Глава 31

Утро понедельника началось с тотального одиночества. Как будто Лахта решила бойкотировать первый рабочий день на неделе: лифт был пустой, никто не проводил меня жадным взглядом, даже кабинет Воробушка был пуст. Я немного подумала о том, как теперь они с Фросей будут вести себя в офисе, и хорошо бы каждый день придумывать новую шутку, чтобы их подкалывать: не Воробушка, естественно — Фроську.

Привычным движением я швырнула ключи на стол — за четыре недели эта работа стала для меня единственным прибежищем. Нигде, кроме этого маленького прозрачного кабинета, я не чувствовала себя такой нужной и вместе с тем свободной. В кабинете было тихо, и я вспомнила Ника. Еще люблю или уже перегорела? Что толку о нем думать, если он ни разу не объявился. Это сейчас мне грустно, а пройдет месяц — и я его забуду.

Я стала думать о Геле. В моей памяти он был очень сильной фигурой, притягивал мое незрелое внимание целиком, оставлял без рассудка и в своем полном подчинении, а в настоящем времени почти стерся, лишился порочной притягательности. А ведь мне казалось, что я никогда не смогу его забыть. Права была мама — она говорила, как быстро исчезают объекты подростковых страданий, растворяются во времени бесследно. «Ты потом не вспомнишь, как его зовут, поверь мне!» — говорила она, когда мальчик, который мне нравился в школе, не пригласил меня гулять после уроков, а просто махнул рукой и ушел. Я не помню его имени, правда. Кто бы сказал шестнадцатилетней Нино, что через несколько лет ей будет абсолютно все равно, любил ее Гела или нет, кто там от него забеременел, что сердце не будет екать, когда она будет ненароком встречать его.

В почте три письма от Романа Николаевича — этот человек не может уняться, он был создан для того, чтобы загрузить всех геморроем. Сегодня он настойчиво просил меня заполнить отчеты о проделанной работе. То есть мало того, что надо работать, так будьте добры еще перечислить, что именно вы сделали, да по пунктам, и расставьте по степени важности. Спрашивается, какой в этом смысл? Зачем отнимать у людей время? Неужели кто-то вроде меня, кто за последнюю неделю пальцем не шевельнул, напишет об этом честно и подробно? Отчет Нино Кецховели о проделанной работе: я ничего не проделала. Я представила, как вытянется лицо Романа Николаевича, если он получит от меня такое письмо: он станет похож на облизанного гуся, снимет очки, не веря своим глазам, потом наденет поглубже и начнет названивать руководству. Не можете вы просто оставить меня в покое?

Телефон звякнул. Алексей Александрович пишет мне невероятно трогательные сообщения — видимо, меня всю ночь от воспоминаний глючило. «Будешь просыпаться ночью… Ты дома. Ничем не болеешь. Никто от тебя ничего не скрывает. Все, что ты слышишь, это показалось». Какой непредсказуемый человек: жесткий и ласковый, заботливый и иногда такой равнодушный, любящий меня и любящий работу. Нет, наоборот, сначала работу, а потом меня.

Пятнадцать минут первого, сижу, как идиотка, заполняю табличку для Романа Николаевича. Проблема. Я устанавливаю шрифт на шестнадцать, чтобы было удобнее читать. На шестнадцать! Не за горами и семьдесят два. Когда я заполняла данные о несуществующей бизнес-игре для участников клуба, заглянул Воробушек.

— Нино, зайди ко мне.

Вот так, да, Миш? Ни здрассте, ни подмигивания, все, стоило проработать тут месяц, как я для него уже и не женщина, славно! Я одернула юбку и, покачивая задом, направилась к нему в кабинет. Воробушек на мои бедра и не смотрел, ковырялся в своем столе, а потом выдал мне чистый лист и ручку.

— Слушай, мне очень-очень жаль, но я вынужден просить тебя написать заявление по собственному.

— Что? — не поняла я. — Ты это мне?

Первой мыслью было то, что он услышал наши с Фросей тупые разговоры.

— Тебе. У меня жена, и то, что случилось в пятницу… в общем, так будет лучше.

Вот в чем дело… Я сделала протестующий жест. Этот разговор вызвал во мне не агрессию, а какую-то неловкую жалость. Его большое лицо стало очень грустным и виноватым — как он боится Лерку Воробей.

— То есть ты увольняешь меня из-за того, что я ношу откровенные вещи?

— Прости, Нино, — пробормотал Воробушек.

Я просто не могла в это поверить, но выдавила:

— Нет проблем.

Вернувшись в кабинет, я за минуту собрала свои вещи — положила телефон в сумочку. Зашла в почту, отправила Роману Николаевичу письмо о проделанной работе: «Ничего не делала целую неделю, только трахалась с Мишей Воробьем», — накинула пальто и вышла, чтобы никогда не вернуться.

Глава 32

Пешеход легче воспринимает город. С дороги он кажется совсем другим. Я глядела на улицы Петроградки, которые видела будто впервые в жизни; все они казались назойливо знакомыми из-за однообразности. Шумный, ярко освещенный Большой проспект и рядом с ним переулки, больше похожие на заброшенные туннели. Я не забеспокоилась, осознав, что наматываю третий круг, это стало очевидно, когда мимо в очередной раз пронеслась спортивная площадка и выглядывающий за ней уродливый одноглазый дом на Малой Пушкарской, — знала, что Петроградка сама выведет меня домой, когда пожелает. Хотелось бы мне знать, на кой черт возводить пятиэтажный дом с глухой стеной и только посередине —