– Чего там?

– Рома говорит, бабушка опять не то что-то делает.

– Что?

– Стоит на чердаке и хлебушек в заглушку крошит, разговаривает еще с кем-то.

– Еще не легче, где она?

– На чердаке, в дальней стороне.

– Пойдемте скорее, а вдруг еще чего натворит!

Мы все втроем торопливо направились к дому. По пути у крыльца нам попалась тетя Таня. Наскоро объяснив ей, что бабушке опять плохо, мы вбежали на крыльцо. Бабушка стояла в коридоре.

– Вы чего хоть сумасшечничаете?

– Ты где была?

– Да на чердак ходила.

– Зачем?

– Да нужно было.

– Зачем, мама?

– Да покормить этих…

– Кого?

– Ну, этих.

– Кого – этих?

– Ихних!

– Мама, с кем ты там была? Ты нас хоть узнаешь?

– Да чего не узнать-то?

– Ты понимаешь, что ты делала сейчас?

– Кто?

– Да ты!

– В уборной была.

– В уборной?

– Ну да, а чего случилось-то?

– Ты же на чердак ходила?

– Почему? Чего выдумаешь тоже!

– Ты помнишь?

– Помню, да в уборную захотелось мне, ну!

– Ну хорошо… Иди. Приляг, мама, отдохни пока.

Тетя Вера повела ее в дом, старательно уговаривая прилечь в кровать, но та не соглашалась. Мы смотрели друг на друга. Теперь нам больше было страшно за бабушку. Казалось, она моментами совсем отключается, но все же полностью отдает себе отчет, с кем она разговаривает, где находится и что сейчас делает. Это окончательно заводило в тупик.

Глава 6. Выпь

Когда я закончил колоть дрова и зашел в дом, то застал у нас в гостях бабу Зою, которая была еще в первый день нашего приезда, и дядю Васю, пожилого охотника, помогавшего искать нашу бабушку. Именно он был в тот день, когда на болоте раздавались крики, после которых Гена Курганов увидел тройку лошадей прямо среди деревьев. Дядя Вася приходился нашей бабушке каким-то дальним родственником, потому они достаточно близко общались, хоть и не так часто, как это обычно бывает у родни.

– А я им и говорю, выпь это, а они не верят.

– Какая еще выпь?

– Да птица такая, у нас-то, говорят, не водится, ну да мало ли? Я сам не слышал, но, когда служил с одним парнишкой, он нам случай рассказывал про то, как выпь кричала и всех напугала.

– Птица?

– Ну! Она так орет неприятно, как будто режут бабу какую-то в кустах.

– Свят-свят! Еще не чище!

– Да ну! Суеверия одни! А они перепугались, не поверили, да еще водку пили, ну что это такое?

– Да, водку нельзя, это уж сколько он, все никак завязать не мог, ну чтоб на болоте в ночи водку пить.

– Ну, а я о чем! Это ж точно умом тронуться можно, вот он и того, двинул.

– Батюшки, жалко-то как!

– Ну, а кому не жалко, время военное прошло, а все по глупости гибнут люди, не от пуль, дак от водки.

– Еще не стар ведь был.

– Не стар, не стар. А вот до беленькой и дошел.

– Ну вот, а не напрасно говорят: «Не пейте, не пейте вина!»

– Да ну, уж что теперь. Хватит уже о том, вон, хоть Шурушка нашлась – и то хорошо!

– Да уж, как переживали, как переживали.

– А я и вправду думал уж – все. Похоронил тебя в сердцах, уж не серчай.

– Да ну, что тут.

– А оно вон как, оказывается.

– А говорят, Воробьиха все сделала, помогла.

– Ну, кто говорит, у того язык, видать, длинный.

– А Дым тоже так говорит.

– А Дым не то говорит, ты меня, Зоя, не путай! Он о другом, я сам с ним разговаривал.

– И что? Правда, что он Воробьиху видел вчера там?

– Видел, но она себе на уме, я не про нее хочу сказать, про нее что там и говорить, про чертей этих.

– А про что?

– А то, что Дым лишь сказал, что странно это все и всякое бывает, но сам он особо во всякую ерунду не верит и в колдунов, и ведьм, и чертей ваших.

– Ну, он не боится, пока с ним не случилось.

– А вот и случилось, он вот Воробьиху видел, а если бы это, скажем, Генка, был, царство ему небесное, или кто другой, то дело запоем бы кончилось да воспоминаниями жуткими на всю жизнь.

– Это да.

– Еще и приукрасили бы чего. А тот развернулся да пошел до дому. Он сам сказал: «Я в бога и черта не верю, но чего лишний раз зло тормошить?»

– Это да, кто в миру живет, тот в миру и пребудет.

– Эх, твои бы слова – да другим бы в уши, сколько всяких тварей по земле бродит да целые войны разворачивает. Слушали радио?

Посидев немного с гостями, бабушка, постепенно отстраняясь от разговора, в очередной раз начала смотреть себе под ноги и словно приговаривать что-то шепотом. Ничего не было слышно, но губы ее явно шевелились и произносили какие-то неразличимые слова. Ее собеседники не замечали этого. А потом она встала и вышла на улицу, в носках, не надевая ничего на ноги, как сидела за столом – так и вышла. Дядя Вася сразу же навострился, приложил палец к губам, показывая, чтоб мы молчали, и тихонечко пошел за ней, надев сапоги. Мы с бабой Зоей тоже наспех оделись и вышли следом. Бабушка стояла возле калитки и говорила достаточно громко, казалось даже нам, но смотреть при этом она все еще продолжала куда-то себе под ноги.

– Дверь откройте. Дверь, еще больше. Нараспашку просят.

– Шурушка, какую дверь?

– Дверь открыть надо. Очень надо, не войдет к ним. Они хотят, чтобы дверь открыли. В дверь его.

– Калитку открыть?

– Идет… Идет уже. Дверь больше надо. Иначе не войдет. Большой очень.

– Кто?

– Да Генка!

– Куда не войдет?

– Да в дверь не войдет, говорю же.

– А зачем ты его к себе хочешь? Ему на кладбище место, он ведь умер, Шура.

– Да не ко мне, к ним он не войдет, не войдет же, ну. Они сами просят дверь больше открыть. Ну, больше дверь нужно, а он идет уже. Идет. Идет. Идет.

– Кто идет?

– Генка идет, тут все ходит, домой просится, а