плата за мою слабость и готовность принимать худшее, вместо того чтобы действовать. Ленка с Даней продолжали рассуждать о возможности существования деревень в наших лесах, о которых до сих пор никто ничего не знает. А я всматривался в опавшую листву под ногами. Все кругом по-настоящему умирало. Все, от деревьев до нашей детской дружбы. Даже остатки понимания происходящего кругом издавали последние предсмертные всхлипы. Может, я просто взрослею? Может, это и есть осознание, которое приходит к тебе, когда ты перестаешь быть ребенком? Я испытывал неприязнь по отношению к своим друзьям, мне не хотелось с ними больше находиться. В глубине души я понимал, что они, в общем-то, правы, все это какая-то околесица, но… Каждое их слово резало меня, и мне поскорее хотелось от них избавиться. Когда мы дошли до спуска к реке у небольшого поля в деревне, я остановился и сказал, что у меня есть еще дела.

– Опять надулся, как девчонка.

– Пошли с нами, Рома?

Я ничего не ответил, а просто развернулся и ушел. Дома еще было чем заняться. Дрова на зиму привезли, а мы до сих пор не все раскололи и убрали. Да и к тому же, я обещался на похороны сходить. Шел по пустой деревне, испытывая странное эстетическое наслаждение, до этого незнакомое мне, от пустеющей осенней деревни. Сейчас в ней не было слышно ни звука. Все словно затихло. Ни одного человека. И все такое мрачное, что-то в этом есть. Что-то по-настоящему прекрасное. Почему я раньше не замечал этого? Только сейчас я осознал, что никогда не был в деревне осенью. Глубокой, настоящей осенью, когда кругом уже холодно и все вокруг опустело. Проходя мимо серых изб, я услышал знакомое пыхтение и мычание, которое мог издавать только один человек. Возле своего дома на лавочке сидел дядя Толя Дым, снимая высокие рыбацкие сапоги и ставя их один к другому возле удочек.

– Здравствуйте, дядя Толя.

– Здравствуй… Хм-м-м… Хм-м-м…

Он закурил сигаретку и пристально посмотрел на меня. Затянулся, еще раз посмотрел своими темными пронизывающими глазами и спросил:

– Как бабушка?

– Хорошо, спасибо, совсем здорова, на удивление…

Странно, до этого я никогда с ним не разговаривал. Тем более один на один. А тут разговор как-то сам потек, и я решил почему-то его продолжить, несмотря на то что чувствовал себя немного не в своей тарелке.

– А вы с рыбалки?

– Хмм… С рыбалки.

– Много поймали?

– Да уж мне хватит.

– Послушайте, дядя Толя, не подумайте, что я несу какую-то глупость, но мне нужно вас спросить как опытного и бывалого человека. Просто необходимо.

Дядя Толя прищурился и замолчал, давая понять, что вполне серьезно настроен услышать мой вопрос. С конца деревни, с дороги, ведущей в Осиново, опять подул пронизывающий ветер.

– А может ли быть так, чтобы у нас в лесу находились деревни старообрядцев, о которых до сих пор никто не знает?

– В лесу, значит?

– Ну да, например, на Либежгоре или подальше где.

Дым выдержал паузу. Поправил носок на ноге, отвел взгляд, и снова повернувшись ко мне, как-то тепло и глубоко произнес:

– Не может, Ромка, не может такого быть в наших лесах. Не в тайге живем.

Через пару часов должны были выносить гроб с покойником. В последний путь. От самого дома, через всю деревню, на кладбище. Продолжая колоть дрова и относить их во внутренний двор, я почему-то никак не мог выкинуть из головы картинки предстоящих похорон. Мне мерещились всякие мерзости: лицо дяди Гены казалось раздутым, сам он представлялся наполовину прогнившим – все это представало перед глазами в каких-то нереальных ярких красках. Зато, надо признаться, какой-то нездоровый страх, который мне приходилось испытывать на этом же месте еще вчера, словно испарился. Я несколько раз специально посмотрел в сторону леса. Все прошлые истории казались мне чем-то далеким и ненастоящим, словно наваждение. Мне даже казалось, что при необходимости я смог бы пойти сейчас в этот самый лес один, не испытывая при этом никаких эмоций.

Занося дрова во двор в очередной раз, я услышал, как бабушка в коридоре зачем-то поднималась на чердак. На чердаке у нас, как и у всех, хранилась куча ненужных вещей: тряпки, старый патефон, проеденные молью шубы, дырявые сапоги и прочие бесполезности, которые обязательно должны были «сгодиться в хозяйстве». Туда что-то относили, но забирали оттуда крайне редко. И то, что бабушка зачем-то полезла на чердак, не предвещало ничего хорошего. Кажется, она опять начала делать «что-то не то». Я решил проследить за ней и аккуратно поднялся в коридор. Возле самого потолка, на лестнице, мелькнули ее сапоги. Я потихонечку стал продвигаться поближе к лестнице, чтобы залезть на чердак следом. Когда я тихонечко поднялся до середины лестницы, так, чтобы можно было заглянуть на чердак без риска быть замеченным, я увидел, что бабушка, проскрипев половицами и что-то приговаривая себе под нос, ушла в дальнюю часть чердака. Поднявшись и аккуратно подойдя к стене у прохода в дальнюю часть, я спрятался за стеной и начал вслушиваться. Мне отчетливо показалось, что по чердаку кто-то пробежал. Это был не топот людей, а скорее, небольших животных, которые при этом еще цеплялись когтями за доски на полу. Как если бы по чердаку носилось несколько маленьких собак или лис. Процарапав когтями по половым доскам, они притаились, а слова бабушки стали более отчетливыми:

– Возьмите, возьмите. Возьмите! Возьми-возьми. Возьмите. На-на… На… Возьми… Возьмите.

По спине пробежал холодок, я изо всех сил вжался в стенку, стараясь не издавать при этом ни звука, и вслушивался в малейший шорох. Больше ни одного подозрительного звука не было. Бабушка была одна, и у нее явно опять началось помешательство. Я слегка выглянул из-за стены и не увидел никого кроме бабушки, которая стояла перед печной трубой и крошила хлебушек в вытяжное отверстие. Крошила и приговаривала:

– Ну что вы, что вы, что же вы? Ну? Что вы? Чего ты? Куда это? Ну?

Она крошила хлеб какими-то резкими движениями руки, словно раскидывала семена над полем, только вместо почвы была черная дыра в печной кладке. Она как-то неестественно изгибалась при этом, вся ее пластика была какой-то неуместной и пугающей. Я решил не дожидаться и стремительно, немного нашумев по пути, спустился по лестнице и выбежал на улицу через крыльцо. Добежав до бани, возле которой тетя Вера замачивала в тазике белье, я спешно и заикаясь рассказал все что увидел. Тетя Вера тут же побледнела. Хотя я рассказал это все максимально сдержанно, я все