Мы сидели всей семьей за столом и в очередной раз пили чай. Обсуждая услышанное и высказывая различные гипотезы о произошедшем, мы коротали время до появления Дыма, который должен был сказать, что решили насчет ночных поисков. Если готовых людей нашлось бы достаточно, то в эту ночь обе мои тети, Таня и Вера, должны были отдохнуть. Потому как в прошлую ночь они почти до самого утра вместе с остальными бродили в поисках бабушки по болоту. И толком не выспавшись, вынуждены были приступить к поиску уже утром. Между тем кто-то еще и должен был заниматься хозяйством. Да и мы с мамой тоже ослабли. Было нелегко, все были измучены и хотели спать, а врожденный крестьянский образ мыслей не позволял пустить дело на самотек или даже просто передать его в чужие надежные руки.

Итак, ожидая дядю Толю, мы пили чай и отдыхали. По радио с треском звучал романс «Соловьи». Таня очень любила эту песню, поэтому все мы ненадолго прекратили разговоры, чтобы не мешать ей слушать. Песня вызывала у нее ностальгию, как, впрочем, и у всех, чье детство пришлось на тяжелые военные годы. Таня, словно не заметив, что мы перестали разговаривать, сказала, чтобы мы пили чай, пообещав сейчас вернуться. Я знал, что она сейчас наверняка сидит у радио и плачет. Мало того что беда с бабушкой, а тут еще и это. Никогда не мог переносить такие моменты. С одной стороны, все мы всегда сопереживали жертвам войны, всем тем, кто потерял близких, кто потерял самого себя. Но если говорить искренне, мы могли лишь лицемерно сотрясать воздух, разглагольствуя о чувствах, которых сами мы не знали и никогда не смогли бы узнать. Поэтому я всегда избегал таких моментов и предпочитал не вмешиваться в чьи-то тяжелые думы со своим фальшивым сочувствием. Ведь я-то знаю, что никакого сопереживания нет. Это невозможно понять или прочувствовать до конца никому из тех, кто родился «под солнцем». Мне даже на 9 мая было стыдно произносить все эти глупые заученные фразы. Достойнее было просто промолчать. Во всяком случае, так мне всегда казалось. А тут еще и бабушка. И ведь это мне она бабушка, а ей мать родная, которая ее через войну протащила и уберегла. Ну вот хоть под землю провались.

Через некоторое время Таня вернулась, вытирая остатки слез под глазами. Тетя Вера продолжила разговор:

– Слушай, Таня, я вот что подумала. Оно, может, и сходить? Хуже ведь от этого точно никому не будет.

– Куда сходить?

– К Воробьихе.

Ненадолго повисла пауза.

– Я знаю, что все это сектантские мракобесия, но… А вдруг нет? И к тому же, я сегодня вот знаешь что узнала?

– Что?

– Воробьиха-то зачем-то к нам ходила, на избу смотрела.

– Вчера?

– Да, а вдруг это она ее надоумила зачем-то.

– Мда… Что тут, не того все… Это…

– Ведь Воробьиха ни к кому просто так не ходит.

– А что, она прямо в дом заходила?

– Да не знаю, а может, и заходила, да просто не видел никто. Может, дойти до нее, поболтать?

– Да о чем хоть болтать?

– Да кто ее знает.

– Ну, а потом и сама еще в лес попрешься и потеряешься так же.

– Нет, мне сказали, как ее попросить надо. По-свойски. Она, скорее всего, тогда поможет.

– Да, а что потом на деревне люди говорить будут?

– Да знаешь, что люди? Я им все сама скажу, пусть хоть в тюрьму сажают за суеверия. Мне не стыдно.

– Да брось ты… В тюрьму, скажешь тоже.

– Мне не стыдно! Стыдно будет, если правда все, а мы так и не обратимся, потому что стеснялись суеверий да того, что люди скажут.

– Да так-то и правда, уж не знаешь тут, кому молиться да кого просить…

– Вот-вот, а хуже-то не станет, ну суеверия – и ладно, хуже же ведь не будет.

– Посмеются все, скажут, вот тебе советский человек – к бабкам гадать ходит.

– Да и ладно, а вообще не гадать: она, говорят, помочь может.

– Ой, Верочка, не знаю, что и делать теперь. – Таня опять пустила слезу. Моя мама подсела к ней и стала успокаивать, хотя на глазах у нее тоже блестели слезы. «Ну, замечательно», – подумал я. На подобные сантименты мне никогда не хватало храбрости. Тетя Вера подсела к ним и начала тихонечко приговаривать:

– Я схожу… Хуже не будет ведь… А люди… Что люди? Мне не стыдно. У нас горе в семье… Она небось умирает уже. Пускай говорят что хотят, если им это надо.

– Ой, не говори, не говори ничего, дай бы бог, чтобы жива была.

– Я схожу.

– Сходи-сходи.

– Вдруг правда поможет.

– И правда.

В этот момент на крыльце послышались тяжелые шаги. Наша собака на заднем дворе начала бешено лаять. Скрипнула тяжелая дверь, вслед за ней заскрипели половицы и послышалось:

– Кхм-м-м… М-м-м… Кхм-м-м…

– Дядь Толь, – открыла дверь в избу Вера.

– Вечер добрый дому вашему.

– И тебе, дядь Толь.

– Ну, вот что… Хм-м-м…

– Что решили там, дядь Толь?

– На ночь сейчас Кургановы пойдут, сами сказали, коли днем не были, то пускай.

– Весь день работали ведь и вечером прошлым помогали, бедные.

– Знаю я, как они там работали, штанами сено протирали – и вся работа.

– Ну, что же ты так про них…

– Ладно, еще Валерка с Колей пойдут, Манины.

– Ну, впятером аж.

– Вася еще Разумов, с ищейкой своей. Уж артелью такой в ночи не заблудятся. Уж знают лес хорошо.

– Ну, хорошо, хорошо, раз так порешили, а мы тогда так же, с утра? Во сколько они воротятся?

– И не думай. Нечего утра ждать, вам поспать нужно.

– Да как же?

– Татьяна! – сердито пригрозил Дым. – Для матушки своей поспи, иначе пользы от тебя никакой. Хм-м-м… Кхм-м-м… Поспите, раньше девяти и не думайте вставать, поешьте как следует, а потом к вам сам зайду.

– Спасибо тебе, дядь Толь!

– Да что тут… Кхм-м-м…

– Садись с нами чай пить али, может, поужинаешь?

– Нет, спасибо, ужинал.

– А чай давай с нами?

– С радостью бы, да старый я стал. Устаю теперь шибко, надо пораньше лечь поспать, чтобы