Еще немного постояв, Сочжин осторожно вошла в «Комнату историй». Вспомнив слова уборщицы, решила, что ничего страшного не случится, если просто посмотреть – без определенной цели. Впервые за долгое время внутри у Сочжин затеплилась надежда.

«Комната историй» оказалась уютной. Это было тайное, почти интимное пространство, где можно было выговориться, не боясь осуждения. Но даже спустя некоторое время Сочжин не смогла заставить себя написать хотя бы строчку. Сначала она хотела рассказать о том, как упорно трудилась, чтобы оказаться на сцене. Она мечтала петь в мюзиклах и обмениваться энергией с залом. Но все это оказалось бессмысленным, ведь она лишилась голоса. Сочжин мысленно ругала себя: «Посмешище. Не можешь издать ни звука, не говоря уже о том, чтобы выйти на сцену». Она чувствовала себя окном, которое начали мыть, но бросили, так и оставив грязным.

Уходить просто так тоже не хотелось.

Тогда Сочжин решила честно написать о том, что с ней сейчас происходит. О пустоте внутри, об апатии, о любви к музыке, которая когда-то наполняла ее жизнь, о голосе, который восхищал слушателей. И о том, что теперь все это ей опротивело.

Сочжин выпрямилась, взяла ручку и пододвинула поближе белый лист…

Когда Сочжин выходила из художественной галереи, ей позвонил режиссер. Это в его мюзикле она должна была сыграть свою первую главную роль. И сыграла бы, если бы не узелки на голосовых связках.

– Эй, Сочжин, как ты? Не звонишь, не пишешь, я начал волноваться.

– Не хотела вас беспокоить. Вы ведь сейчас очень заняты, – нарочито угрюмым тоном ответила Сочжин.

– Где ты? Чем занимаешься? – поинтересовался режиссер.

– А вам зачем это знать? – почти грубо отозвалась Сочжин, надеясь, что он отстанет.

– Просто интересно, чем ты занята, – не сдавался тот.

– Да что ж такое. Я в художественной галерее в Пуамдоне. Довольны?

– Понятно. – Кажется, он смутился, услышав ее тон.

– Я рад, что ты в порядке, – сказал режиссер после короткой паузы. – Ты ведь запретила навещать тебя, сказала, чтобы я не звонил. Но я беспокоюсь. Вдруг ты сидишь в четырех стенах и страдаешь.

– Что за глупости… – буркнула раздраженно Сочжин.

– Я просто волнуюсь. Тебе совсем недавно сделали операцию.

– Не стоит. У меня все хорошо. Я много гуляю, как и советовал врач.

– Вот и славно, – режиссер хмыкнул. – Наша Сочжин так просто не сдается.

– Ладно, хватит уже, – пробормотала Сочжин. Теперь настал ее черед смутиться.

Хоть Сочжин и отмахнулась от слов режиссера, на самом деле они были ей нужны. Из всех участников мюзикла только этот человек интересовался ее самочувствием. До операции коллеги часто подбадривали Сочжин звонками и сообщениями, но после – как будто забыли о ее существовании. Возможно, это было связано с подготовкой к предстоящему выступлению, но Сочжин все равно было горько от их равнодушия.

Голос Сочжин так и не восстановился после операции. В горле будто застрял ком. Врач сказал, что первое время ей нужно побольше отдыхать. А когда Сочжин прямо спросила его, сможет ли снова петь так, как раньше, ответил уклончиво: «Не то чтобы это невозможно, но…» Из-за чрезмерных нагрузок голосовые связки Сочжин были сильно травмированы, и требовалось время, чтобы они пришли в норму.

– Тело – это музыкальный инструмент. Если хотите добиться хорошего звучания, нужно его беречь, – напутствовал врач, когда она выписывалась.

Больше всего Сочжин интересовало, сможет ли она вернуться на сцену. Врач не давал никаких обещаний, лишь только повторял: «Сейчас вам нужно позаботиться о себе».

– Можно мне хотя бы на репетиции ходить?

– Пока это слишком опасно. Каждый раз, когда вы берете высокие ноты, связки травмируются. Одна из них уже полностью утратила эластичность. Если хотите продолжить карьеру, нужно искать способ петь по-другому.

Сердце Сочжин рухнуло куда-то вниз.

– Когда я смогу снова выступать?

– Думаю, сейчас самое главное – не торопиться. Если будете форсировать события, сделаете только хуже. Успокойтесь и дайте себе время. Это лучшее, что вы можете сделать. Как я уже говорил, в первую очередь позаботьтесь о своем здоровье. И тогда голос вернется.

Больше Сочжин ничего не спрашивала. Она просто замолчала. Воспоминания о том, как раньше звучал ее голос, были невыносимы. Сейчас, стоило Сочжин открыть рот, раздавалось только какое-то хрипение. Сочжин боялась петь. Но сложнее всего было смириться, что она не сможет выступить в мюзикле. Шок, который Сочжин испытала, когда сразу же после операции ей позвонил режиссер, не прошел до сих пор.

– Сочжин, как прошла операция? Все в порядке?

– Да, врач сказал, что после восстановления все должно прийти в норму.

Тогда она умолчала о деталях, не хотела, чтобы они помешали ей выйти на сцену и исполнить главную роль.

– Ну слава богу. Значит, спектакль переносить не будем.

Эти слова немного успокоили Сочжин. «Нужно только поскорее восстановиться», – подумала она, полная решимости любой ценой вернуть свой голос.

– Правда? Какое облегчение. К премьере я обязательно поправлюсь, – заверила она режиссера.

– Не переживай о выступлении, сосредоточься на своем здоровье, ладно?

– Простите…

– Твою роль будет исполнять Вончжон. До премьеры совсем мало времени, и только она сможет так быстро выучить эту партию. Представляешь, какая она молодец: сразу же согласилась.

Вончжон играла второстепенную роль, подругу главной героини – Сочжин.

– Она тебе звонила? Все очень за тебя переживают, – голос режиссера звучал проникновенно и как будто немного виновато.

Никто Сочжин не звонил. В тот момент она ужасно разозлилась на Вончжон. Казалось, та воспользовалась несчастьем Сочжин, чтобы заполучить главную роль. Даже сейчас, разговаривая с режиссером, Сочжин продолжала так думать.

– Кстати, откуда в Пуамдоне вообще художественные галереи? Это же черт знает где, – сменил он тему.

– Их тут полно. Зачем вы притворяетесь, что никогда здесь не были.

Режиссер рассмеялся, выслушивая упреки Сочжин. Словно они его успокоили.

– Ладно, ладно, ты права. А как называется галерея? Загляну, когда буду в Пуамдоне.

– «Рандеву».

– Красиво. Надеюсь, мы все же как-нибудь устроим с тобой рандеву на сцене, Сочжин.

Это казалось несбыточной мечтой. Сочжин снова охватила глубокая тоска.

– Эм, я хотела…

– Да, Сочжин, говори.

– Как справляется Вончжон?

– Э-э-э… Вончжон… ну… – режиссер замялся, но все же уклончиво ответил: У нее все хорошо.

Сочжин поняла. Подготовка к премьере шла своим чередом. А может, без нее им было даже лучше?

– Понятно. Ладно тогда.

Сочжин чувствовала себя ненужной, забытой.

– Мне жаль, Сочжин. Но я должен был спасти мюзикл. Хотя