– Его милость порой так буянит, что я жду не дождусь сиделки из Йорка, – отвечал дворецкий.

Имя Донелли действовало на Холвердина, как красная тряпка на быка. Еще в первый год после свадьбы кто-то ему обмолвился об Оскаре Донелли, и червь ревности поселился в разуме его милости. Да, в Йорке он был куда как учтив с Донелли – но лишь для виду: в нем тлели угли бешенства. А теперь, под влиянием помешательства на почве алкоголя, эти угли вспыхнули, и Холвердином владела только одна идея: поквитаться с первым возлюбленным своей жены.

Дальше события развивались в естественной последовательности. Всю ночь больной, даром что лихорадивший, следил за приставленным к нему дворецким, который то не сводил с господина внимательных глаз, фиксируя каждый рывок, то боролся с дремотной усталостью, читая местную газету. Холвердин дождался, пока бдительный страж уснет, и воспользовался своим шансом на побег.

Его нашли в саду – изнуренного, дрожащего всем телом, запятнанного кровью с головы до ног. Состояние лорда Холвердина и раньше вызывало тревогу, а отчаянная утренняя схватка только приблизила неминуемый финал. Его милость сначала пережил нервное возбуждение крайней степени, затем целых четверть часа пролежал в мокрой траве, на ненастной заре, без обуви и практически без одежды – то и другое стало для него фатальным, и через месяц после случившегося в комнате с привидением лорд Холвердин скончался, а леди Холвердин, как бездетная вдова, переместилась на более низкую ступень общественной лестницы.

У нее были и собственные средства, у нее была Лусилла, а также преданная дружба Оскара Донелли, с Лусиллой помолвленного.

Схватка с безумцем оставила на лице и теле капитана не один шрам, и эти отметины, пусть и не такие глубокие, какие бывают от сабель, затягивались очень медленно. Вдобавок кровопотеря и многочисленные ушибы – результат борьбы в ограниченном и загроможденном мебелью пространстве – привели к продолжительной лихорадке. Донелли пережидал ее в сельской гостинице, куда был доставлен тем же утром. Лихорадка отпустила его только через месяц после похорон лорда Холвердина.

В течение долгой и изнурительной болезни и далее, в томительный период выздоровления, ангелом-хранителем Донелли была Лусилла. Вместе с горничной она ежедневно являлась в гостиницу проверить, как справляются местные сиделки и верный денщик капитана, который примчался вслед за хозяином из Шотландии и в роли няньки оказался достоин всяческого восхищения. Оскар Донелли поправился ровно в срок, чтобы сопровождать своих кузин из Холвердина в Лондон. Старинное поместье перешло к дядюшке покойного лорда Холвердина, окружному судье, сухарю из сухарей, который занимался фермерством, причем «по науке», имел пышнотелую и домовитую супругу и многочисленных отпрысков, в череде коих не зияла ни единая брешь безвременной кончины. Старшей дочке сравнялось девятнадцать, самое младшее дитя, двух с половиной лет от роду, уже вовсю лепетало.

Когда сей джентльмен и его жена вступили в права наследства, ими был учинен беспрецедентный смотр всем комнатам новой собственности. Велись жаркие дискуссии о том, где разместить то или иное румяное, пышущее здоровьем чадо. Чем новоявленный лорд Холвердин особенно гордился (а он вообще весьма высоко ставил себя как человека образованного), так это познаниями в сфере медицинской. Он был ходячим сборником рецептов, почерпнутых у Эндрю Комба[98] и Саутвуда Смита[99].

– Чтобы кто из моих детей ночевал в этой спальне на первом этаже? Да никогда! – изволил воскликнуть новый лорд Холвердин, имея в виду кедровую спальню, на которую его внимание обратила экономка как на бывшую ночную детскую, и ныне могущую служить прежним целям, учитывая, что комнаты на верхних этажах займут юные леди и джентльмены, а также домашний учитель и гувернантка. – Эта женщина, видно, мнит меня безумцем! – продолжал его милость. – Мало того, что комната находится вровень с землей, так она еще и обращена окнами на северо-восток. А что под полом? Трупный прах, вот что! Мы имеем дело с комнатой-убийцей!

Экономка покачала головой, глубоко вздохнула и, атакованная вопросами, призналась, что в кедровой спальне нечисто и что она не раз и не два оказывалась фатальной для холвердинского потомства.

– Однако никто до сих пор не дал имени привидению и не сумел рассказать, каково оно из себя, – заключила экономка.

– Привидение? Чепуха! А вот насчет фатальности я согласен. Эта комната губительна для здоровья, а пожалуй, и самой жизни маленького ребенка. Мне известно, как строились эти сельские особняки: под гостиной – выгребная яма, водостоки сложены из негодных кирпичей. Нет, мои дети не будут жить в этом крыле. Потолки здесь низкие, первый этаж, в окнах предусмотрено только по одной крохотной форточке. Это живописно, говорите вы? А я скажу – это отвратительно!

Его милость седьмой барон Холвердин был великим реформатором. Он принадлежал к тем неуемным натурам, которым не терпится строить и улучшать – или портить. Так, улучшая старый сад, столь любимый Беатрис Холвердин, он стер его с лица земли. Половицы в кедровой спальне он велел поднять, и его усилия были вознаграждены, ибо под полом действительно обнаружилась древняя выгребная яма рядом с более поздним по времени кирпичным водостоком – то и другое в плачевном состоянии, характерном, впрочем, для доброй половины прекрасных с виду старинных особняков, оставленных разрушаться по всей стране в первые годы правления королевы Виктории.

– Открыть ли вам имя привидения? – вопрошал лорд Холвердин, когда его одолевали вопросами о тайне кедровой спальни. – Россказни о потусторонних сущностях – полный абсурд, однако в этой комнате малышам действительно снились кошмары, а их коротенькие невинные жизни были принесены в жертву преступному невежеству их родителей, ибо это ваше привидение зовется брюшным тифом!

Остров утраченных

Утраченных немало – но средь них

По пальцам перечтешь навек родных[100].

Летняя заря на том ее этапе, когда свет едва-едва брезжит, когда свершается таинство рождения дня из ночи, в то время как большинство земных обитателей продолжают спать, всю жизнь представлялась мне явлением мистическим и даже потусторонним. О величии и прелести сего явления, увы, известно лишь единицам из нас, ибо, пока Природа от щедрот своих устраивает пиршество оттенков, ее неблагодарные чада пребывают в бессознательном состоянии либо бродят по темным лабиринтам царства снов. Грустно думать, сколь многих держат в оковах ночные кошмары, меж тем как под опалово-розовым сводом небес мерцают росистые луга, и каждая лесная поляна, каждый ручеек оживлены волшебством зари.

Впрочем, мягкий переход