– Вы мало кушаете, дорогая моя! У вас плохой вид! А ведь и автомобиль есть, и деньги, и все, что угодно. Смотрите!.. Я хочу, чтобы вы попробовали вот это. Вкусно?

Длинным тонким ножом, который она держала в руке, она отрезала ломтик своего шедевра – вареной ветчины – и заставила Кристин съесть его со свежей булкой. Флорри получила глазированное пирожное. Фрау Шмидт не переставая болтала:

– А теперь кусочек липтауэрского. Герр доктор съел уже много фунтов моего сыра, а он ему все же не надоел. Когда-нибудь попрошу его написать мне отзыв и выставлю этот отзыв в витрине. Этот сыр меня прославит… – Так фрау Шмидт смеялась и болтала, пока они не ушли.

На улице Кристин с Флорри остановились на тротуаре, ожидая, когда постовой полисмен – это был их старый приятель Струзерс – даст сигнал перехода. Кристин удерживала за руку нетерпеливую Флорри.

– Ты всегда должна быть осторожна здесь, – внушала она девочке. – Что сказала бы твоя мама, если бы тебя переехали!

Флорри, рот которой был набит остатками пирожного, это показалось забавнейшей шуткой.

Наконец они вернулись домой, и Кристин принялась разворачивать покупки. Прохаживаясь взад и вперед по комнате, ставя в вазу купленные ею на улице бронзовые хризантемы, она опять загрустила.

Вдруг зазвонил телефон. Она пошла в приемную с застывшим лицом, уголки ее губ были опущены. Минут пять она отсутствовала и воротилась в комнату преображенная. Глаза сияли возбуждением. Она все поглядывала в окно, нетерпеливо ожидая возвращения Эндрю, забыв свое горе под влиянием хорошей вести, услышанной ею, вести, столь важной для Эндрю, для них обоих. В ней зрело радостное убеждение, что ничто не может быть благоприятнее этой новости. Нет лучшего противоядия от отравы легкого успеха. И это такой шаг вперед, такой настоящий шаг вперед! Она опять подбежала к окну.

Когда Эндрю приехал, она не могла утерпеть, чтобы не броситься в переднюю ему навстречу:

– Эндрю! Тебе звонил сэр Роберт Эбби. Только что.

– Вот как? – Лицо его, при виде Кристин вытянувшееся под влиянием острых угрызений совести, теперь просветлело.

– Да. Он звонил, хотел говорить с тобой. Я сказала ему, кто я, и он был ужасно любезен… Ох, я все не то говорю! Дорогой, ты будешь назначен амбулаторным врачом больницы Виктории – немедленно!

В глазах Эндрю просыпалось волнение.

– Что же, это хорошая новость, Крис.

– Еще бы! Еще бы! – воскликнула она восторженно. – Опять твое любимое дело – возможность исследования, все, чего тебе тщетно хотелось в Комитете по труду… – Она обхватила руками его шею и прильнула к нему.

Он посмотрел на нее сверху, невыразимо тронутый этой любовью, этой великодушной самоотверженностью. Сердце сжалось мгновенной острой болью.

– Добрая ты душа, Крис! А я… какой же я скот!

VIII

С четырнадцатого числа следующего месяца Эндрю приступил к своим обязанностям в отделении для приходящих больных легочной больницы Виктории. Там по вторникам и четвергам он был занят от трех до пяти. Все было совсем так, как когда-то в Эберло, с той лишь разницей, что теперь к нему приходили больные только с болезнями легких и бронхов. И разумеется, теперь, к его тайной великой гордости, он не был больше младшим лекарем страхового общества, а занимал почетное место врача одной из самых старых и известных больниц Лондона.

Больница Виктории была бесспорно стара. Находилась она в Бэттерси, среди сети убогих улиц, у самой Темзы, и даже летом сюда редко заглядывал луч солнца, зимой же ее балконы, на которые полагалось вывозить в креслах больных, бывали чаще всего окутаны густым речным туманом. На мрачном обветшалом фасаде красовался большой плакат красными и белыми буквами – воззвание, которое казалось излишним: «Больница Виктории разрушается!»

Отделение для амбулаторных больных, где работал Эндрю, казалось каким-то пережитком XVIII века. В вестибюле, в ящике под стеклом, красовались ступка и пестик, которыми пользовался доктор Линтел Ходжес, врач, работавший в этом отделении в 1761–1793 годах. Необлицованные стены были окрашены в темно-шоколадный цвет необычного оттенка, коридоры с неровным полом, хотя и идеально чистые, так плохо проветривались, что стены потели и во всех помещениях царил затхлый запах старости.

В первый день Эндрю обошел отделение с доктором Юстасом Тарэгудом, старшим врачом, пожилым аккуратным мужчиной лет пятидесяти, ниже среднего роста, с седой эспаньолкой и любезными манерами, похожим скорее на церковного старосту, чем на врача. Доктор Тарэгуд имел в больнице свои палаты, и, по принятому здесь порядку, тоже пережитку старых традиций, которых он был великим знатоком, считался ответственным за Эндрю и за доктора Миллигана, второго младшего врача.

После обхода больницы он увел Эндрю в длинную комнату врачей, находившуюся на нижнем этаже. Несмотря на то что не было еще и четырех часов, здесь уже горели лампы. Жаркий огонь пылал за железной решеткой, на стенах висели портреты знаменитых врачей больницы, среди них, на почетном месте над камином, доктор Линтел Ходжес, очень важный в своем парике. Это была замечательная реликвия славного прошлого, и по тому, как слегка раздувались ноздри доктора Тарэгуда, видно было, что этот холостяк и церковный староста любит ее, как собственное детище.

Они приятно провели время за чаем и блюдом горячих гренков с маслом в компании других врачей больницы. Эндрю нашел, что интерны очень приятные молодые люди. Но, заметив их почтительность к доктору Тарэгуду и к нему самому, он не мог удержаться от улыбки, вспомнив свои столкновения с другими «наглыми щенками» еще не так давно, когда он пытался помещать в больницу своих пациентов.

Рядом с ним сидел молодой врач Валланс, который целый год работал в Соединенных Штатах в клинике братьев Майо. Они с Эндрю заговорили об этой знаменитой клинике и ее порядках, потом Эндрю с внезапным интересом осведомился, не слышал ли Валланс в Америке о Стиллмане.

– Слышал, конечно, – сказал Валланс. – Там его все очень высоко ценят. У него диплома нет, но неофициально он более или менее признан. Он достигает поразительных результатов в своей работе.

– Видели вы его клинику?

– Нет. – Валланс покачал головой. – Я не бывал дальше Орегона.

Некоторое время Эндрю молчал, не зная, следует ли говорить то, что ему хотелось.

– Мне думается, это – замечательнейшее учреждение, – наконец сказал он. – Я несколько лет переписывался со Стиллманом. Он первый написал мне по поводу моей статьи, которую напечатали в «Американском журнале гигиены». Я видел снимки его клиники. Нельзя и представить себе более идеальное место для лечения. Клиника расположена высоко, посреди соснового леса, в уединенном