Они стали обсуждать, в какое заведение пойти сначала. Яхман расписывал бары, кабаре, варьете, от чего у Ягненка текли слюнки, а Пиннебергу тоже перепадало:

– Там полуголые девчонки, дорогой новобрачный! Семь красоток в одних только фартуках! Пиннеберг, что скажете?

Договориться оказывается не так просто, и они принимают предложение Яхмана – сначала просто прогуляться по Фридрихштрассе.

Так они идут втроем, Ягненок посередине, взяв мужчин под руки. Они были в прекрасном настроении, останавливаясь не только у витрин варьете с фотографиями чарующих красоток – все они были на одно лицо – и почти у каждого магазина. Пиннебергу это казалось скучноватым, но Яхман такой компанейский – он вместе с Ягненком восхищался венским вязаным платьем и двадцатью шляпками, рассматривая каждую – подойдет ли, Ягненок?

– Может, пойдем уже? – спросил Пиннеберг.

– Ох уж эти мужья! – воскликнул Яхман. – Сначала им все мало, а потом все равно. А мне уже хочется выпить. Предлагаю зайти вот туда, наискосок.

Они переходили улицу, когда позади них остановилась машина и раздался визгливый голос:

– Эй, Яхман, это ты?!

Яхман обернулся и удивленно воскликнул:

– Дядя Книлли, тебя разве еще не?.. – Но оборвал и сказал Пиннебергам: – Минутку, детки, я сейчас вернусь.

Машина притормозила у тротуара. Яхман разговаривал с желтоватым, похожим на евнуха толстяком. Сначала они смеялись, но беседа становилась все тише и серьезнее.

Пиннеберги ждали. Прошло пять минут, десять… Они поначалу разглядывали витрину, а когда там уже не осталось ничего интересного, снова стали просто ждать.

– Пора бы уже заканчивать, – проворчал Пиннеберг. – Дядя Книлли, надо же… Знаешь, каких только людей не знает Яхман…

– Да, симпатичного в нем мало, – согласилась Ягненок. – Почему это он так верещит, интересно…

Пиннеберг хочет объяснить, но Яхман тут же возвращается:

– О детки, не сердитесь, сегодня ничего не выйдет. Мне нужно ехать с дядей Книлли.

– Да? – неуверенно спросила Ягненок. – Господин Яхман, мы ведь…

– Дела, дела… Но завтра после полудня я обязательно вернусь, детки, прямо к обеду… А сейчас знаете что? Прогуляйтесь вдвоем… Вам же будет приятнее без меня!

– Господин Яхман, – робко начинает Ягненок. – Может, вам лучше остаться сегодня у нас? У меня такое чувство…

– Надо ехать, голубушка, надо, – отмахивается Яхман, уже садясь в машину. – Так что, идете без меня? Деньги-то у вас есть, Пиннеберг?

– Да проваливай уже, Яхман! – крикнул Пиннеберг.

Яхман пробормотал:

– Ну и ладно. Я просто подумал… Значит, завтра к обеду.

Такси уехало. Пиннеберг рассказал Ягненку про сотню марок, которую Яхман сунул ему час назад.

– Завтра же вернешь ему, – твердо сказала Ягненок. – А сейчас идем домой! Или тебе хочется прогуляться?

– Совсем не хочется, – ответил Пиннеберг. – Завтра же отдам ему деньги.

Но деньги отдавать не пришлось. Прошло много-много времени, и в жизни Пиннебергов многое изменилось, прежде чем они снова увидели Хольгера Яхмана, который обещал быть «прямо к обеду».

Малыш заболел. Что случилось, молодой отец?

Одной ночью Пиннеберги проснулись от непривычного ночного концерта: Малыш не спит, Малыш орет.

– Малыш кричит, – прошептала Ягненок, хотя это было и так ясно.

– Ага, – тихо отзывается Пиннеберг, глядя на светящийся циферблат будильника. – Без пяти четыре.

Они прислушались.

– Он обычно так себя не ведет… Не может же он быть голодным.

– Может, сейчас перестанет, – сказал Пиннеберг. – Давай постараемся заснуть.

Но это оказалось совершенно невозможно, и через некоторое время Ягненок сказала:

– Может, включить свет? Он так жалобно плачет.

Но в вопросах Малыша Пиннеберг был принципиален:

– Ни в коем случае! Слышишь, ни в коем случае! Мы договорились не обращать внимания на его ночные крики, чтобы он понял – в темноте надо спать.

– Да, но… – начала Ягненок.

– Никаких но, – строго сказал Пиннеберг. – Если начнем потакать, будем вставать каждую ночь. Зачем тогда мы выдержали первые ночи? Он тогда орал куда дольше.

– Но сейчас он кричит по-другому, так жалобно.

– Надо потерпеть, Ягненок, будь благоразумна.

Они лежали в темноте, слушая детский рев. Он не прекращался, о сне не могло быть и речи – но ведь должен он когда-нибудь прекратить? Может быть, сейчас он успокоится? Нет.

– Может, у него животик болит? – тихо спросила Ягненок.

– Отчего у него может болеть живот? Да и что мы можем сделать? Ничего!

– Я могла бы заварить ему фенхелевый чай. Раньше это помогало.

Пиннеберг не ответил. Все-таки нелегко – Малыш должен расти в хороших условиях. В его воспитании не должно быть ошибок, он должен стать настоящим мужчиной. Пиннеберг напряженно размышлял.

– Ладно, встань, завари чай.

Но он поднялся быстрее Ягненка. Включил свет. Малыш на секунду замолк, увидев свет, и тут же заорал снова. Лицо его было темно-бордовым.

– Мой Малыш, – сказала Ягненок, наклоняясь к нему и поднимая маленький сверток из кроватки. – Малыш, тебе больно? Покажи маме, где болит!

Она покачала его на руках, и, почувствовав тепло ее тела и родной запах, Малыш затих. Потом всхлипнул, немного покряхтел и снова всхлипнул.

– Вот видишь! – торжествующе сказал Пиннеберг, возясь со спиртовкой. – Просто хотел на руки!

Но Ягненок не реагировала. Она ходила взад-вперед, напевая колыбельную из Плаца:

– Ай-лю-лю, ай-лю-лю,

В ручках своих Малыша держу,

Совсем уж большой как я погляжу.

Ай-лю-лю, ай-лю-лю,

В ручках своих Малыша держу,

Сейчас его спатеньки уложу.

Ай-лю-лю, ай-лю-лю,

Хочешь к папочке на ручки,

Сладко спит мой почемучка!

Ай-лю-лю, ай-лю-лю.

Ребенок спокойно лежал у нее на руках, не шевелясь, светлыми голубыми глазками глядя в потолок.

– Вода горячая, – недовольно сказал Пиннеберг. – Чай заваривай сама, не хочу вмешиваться.

– Подержи его.

Пиннеберг ходил с ребенком туда-сюда, напевая колыбельную, пока жена заваривала и остужала чай. Малыш тянется ручками к лицу отца и молчит.

– Ты сахар положила? Чай не слишком горячий? Дай я попробую. Ну ладно, давай ему.

Малыш с жадностью глотал с ложечки, иногда капля стекала мимо, и отец серьезно вытирал ее рукавом рубашки.

– Ну все, хватит. Он уже совсем успокоился.

Малыша снова положили в кроватку. Пиннеберг взглянул на часы:

– Почти половина пятого. Надо поспать хоть немного.

Свет погас. Пиннеберги потихоньку засыпали.

И снова проснулись: Малыш кричал.

Без пяти пять.

– Вот видишь! – разозлился Пиннеберг. – Не надо было брать его на руки! Теперь он думает, что так будет всегда. Заорал – и мы бежим!

Ягненок оставалась покорным Ягненком: она понимала, что мужчина, целый день работающий под хлыстом установленной нормы продаж, нервничает и злится. Она промолчала. Малыш орал.

– Чудесно… – язвительно сказал Пиннеберг. – Не очень-то мне