хотели, но послушайтесь меня: не пытайтесь взглянуть на бедную мисс Мэри. Лучше вспоминайте ее счастливой невестой, милашечкой, какой видали в последний раз; незачем вам знать, какова она сейчас. А еще, – продолжала няня, – мисс Мэри ведь с мисс Руфью, считай, на одно лицо, и вам тут ничего, кроме потрясения, не будет. Ей-то, ягненочку моему, теперь уж все безразлично, а вот вам долго не оправиться; вы и так вон какой бледный да изнуренный.
– Согласен, няня Повис, – ответил Хью. – Наверное, так будет правильно. Только я подумал, мистера Эдгара покоробит, если я не зайду поглядеть на Мэри. Впрочем, предоставляю вам с ним объясняться, а сам последую вашему совету и лягу в постель, ведь я действительно совсем вымотан. Доброй ночи.
Старенькая няня вернулась на свой пост возле гроба, а Хью шагнул к кровати, но пока сидя раздевался, успел поймать свое отражение – и там, в зеркальной глубине, над его плечом словно зависло давешнее кошмарное лицо. На сей раз глаза были открыты и заглядывали Хью прямо в душу, ожидая, как ему казалось, неких действий. Он видел только лицо, будто голова была отделена от тела или же и голову, и тело окутывал серый туман, из которого проступали тонкие черты милой Руфи, ибо Хью не сомневался, что перед ним именно Руфь. Он вскочил, метнулся к зеркалу, но при его приближении лицо растаяло и не появилось вновь, хотя он какое-то время стоял и весь дрожал, озираясь по сторонам. В конце концов, Хью списал все на игру воображения, поспешно забрался под одеяло и вскоре уснул крепким сном, потому что был очень, очень утомлен.
Сон принес отдохновение телу, прояснение разуму и живость духу. Мистер Монро встал и оделся, но когда он расчесывал волосы у зеркала, на него словно потянуло холодным сквозняком. Щетка зависла над головой, ибо вновь за плечом возникло лицо с печальными серыми глазами, которые заглядывали Хью прямо в душу, и это, вне всяких сомнений, было лицо его жены. На сей раз Хью различил и ее силуэт. Пока он беспомощно смотрел в ее глаза, тонкая рука поднялась, и блеснуло обручальное кольцо – старинной работы, единственное в своем роде: с незапамятных времен это кольцо надевал невесте на палец старший сын семьи Монро.
– Чего ты хочешь? – произнес Хью не своим, каким-то деревянным голосом, который дико отозвался в его ушах. – Чего ты хочешь?
Бледные губы раскрылись, как если бы призрак решился ответить, но слова сорвались не с этих губ – нет, они пришли к Хью как эхо, как обрывок мелодии, принесенный издалека мягким ветерком.
– Слишком поздно! Слишком поздно! – услыхал Хью, и видение исчезло.
Невыразимо несчастный, несказанно расстроенный, Хью закончил свой туалет и поспешил спуститься к брату, коего нашел почти в том же состоянии духа, в каком оставил вчера, и на том же самом месте. Сквозь закрытые ставни силился пробиться бледный свет, и в этом сумраке Эдгар предстал Хью осунувшимся и удрученным. При виде Хью он поднялся и спросил, почему на нем лица нет. Хью все рассказал и добавил, что должен немедленно ехать домой, и пусть ему оседлают коня.
– А как же я? Неужели ты уедешь из-за видения или сна? – опешил Эдгар. – Это пустое; это разум с тобой шутки шутит. Ты был шокирован в той комнате, а потом смерть моей милой Мэри потрясла тебя; поверь мне, это не более чем игра воображения. Да и что могло случиться с Руфью со вчерашнего утра, с десяти часов? Мне не вынести похорон без тебя. Умоляю, взываю к тебе, Хью: побудь здесь хотя бы до завтра, – а тогда уж вместе поедем, потому что я бы хотел пожить у вас какое-то время.
Хью настаивал на необходимости возвращаться домой, но Эдгар прибег к стольким уговорам, а под конец и вовсе разрыдался (это было невыносимо, ибо ужасны искренние мужские слезы), так что Хью счел себя обязанным уступить брату. День прошел быстро – в хлопотах, в перемещении на церковное кладбище и обратно, в утешении Эдгара во время тягостной заупокойной службы. Вечер застал братьев все в той же столовой, перед камином. В течение дня Хью неоднократно поднимался к себе в комнату, и каждый раз с трепетом и страхом косился в зеркальное стекло, но Руфь больше не являлась. Он начал уже склоняться к мысли, что может теперь высмеять и это свое видение, и прочие нелепые суеверия, тем более что в доме брата ему остается провести только одну ночь, а завтра он поедет домой, и тут тихий стон неведомого происхождения заставил обоих братьев вздрогнуть и напрячь слух. Едва Эдгар собрался заговорить, как стон стал громче; он нарастал, пока не уподобился чудовищному завыванию ветра прямо здесь, в столовой. Хью вскочил, и тут же дверь распахнулась и в столовую скользнул тонкий серый силуэт. Без единого звука, нагоняя жуть, двинулся он к камину. Дверь тихонько закрылась за ним, а Эдгар и Хью рванулись друг к другу, взялись за руки и двинулись медленными шагами к призраку. По мере того как они приближались, истаивало, подобно туману, серое покрывало, и в один и тот же миг, в едином содрогании, братья узнали в призраке Руфь Монро.
И тотчас ветер улегся, а стон затих; мертвая тишина заполнила комнату, где вдруг стало сыро и зябко, как если бы воздух пропитался призрачным туманом. Руфь не шевелилась и глядела мужу в глаза все с той же мольбой. Голос Эдгара едва не сорвался, однако у него получилось обратиться к пришелице по имени и велеть заговорить. Руфь вскинула руку, затем шевельнулись, как накануне, в зеркале, ее губы, и слова – нечеткие, беззвучные – проникли в комнату, но братья не поняли их. Когда же Хью бросился к Руфи, желая перехватить воздетую руку, силуэт растаял, не оставив следов своего невероятного посещения.
– Бесполезно! – воскликнул Хью. – Я с ума сойду, если не вернусь домой. Произошло что-то ужасное. Сию минуту велю Джоржу седлать коней; мы едем немедленно. Еще одна такая ночь или подобное видение – и я сам покойник.
Сказав так, Хью позвонил и отдал распоряжения насчет отъезда. Он отправился в ночь вместе с камердинером, и тишина сонных улиц города Йорка была нарушена цокотом копыт. Скоро путники миновали ворота Миклгейт. Утро брезжило сквозь холодный густой туман, что завис над деревней, когда они добрались до дома викария; на мосту изнуренные всадники придержали коней. За деревьями маячил особняк, и там как будто бы все было спокойно.
