– Как мне это знакомо! – с уверенностью восклицает Пиннеберг. – В большинстве случаев хуже хозяев только сами работники – им только дай насолить товарищу!

– Именно! – горячо соглашается Овечка. – Сколько я от этой Бурмейстерши натерпелась…

– Но теперь всему этому конец, – напоминает он. – Все позади, Овечка!

– О боже, милый, да! Мне до сих пор не верится, что никто больше не будет придираться и ругаться… Полная свобода. Боже правый…

– Теперь я твой начальник, фрау Эмма Пиннеберг, – строго произносит он.

– Да! Ты мой начальник. Ты…

Они приникают друг к другу. Старик ворчит. Они снова отодвигаются.

– До чего мерзкий тип, – говорит Овечка, даже не понижая голоса. – Сидел бы себе, старикашка, читал свою газету, а нас оставил в покое.

– Потише, Овечка.

– А что? Как есть, так и говорю.

– Прошу тебя!

Пауза.

– Знаешь, – снова заговаривает Овечка, – мне не терпится увидеть нашу квартиру!

– Надеюсь, она тебе понравится. Выбор в Духерове невелик.

– Ханнес, опиши мне ее еще раз.

– Хорошо, – соглашается он и принимается рассказывать то, что уже не раз рассказывал: – Как я уже говорил, дом на отшибе. Вокруг много зелени…

– Как здорово!

– Но само здание – это, конечно, просто доходный дом. Застройщик Мотес разместил его на окраине, думал, что со временем там вырастет целый район. Но никто больше не стал там строиться.

– Почему?

– Не знаю. Далеко, наверное: до города добираться двадцать минут. Мощеной дороги нет.

– Давай все-таки про квартиру, – напоминает она.

– Внизу магазин: колониальные товары, хлеб, мыло, все что душе угодно. Все под рукой; когда тебе понадобится что-то купить, не придется бегать в город.

– Это я еще посмотрю, – отзывается она. – Надо будет сравнить цены с городскими. В таких лавочках цены накручивают без зазрения совести.

– Ну, тут уж сама разберешься. Не думаю, что там дороже, чем в других местах. На первом этаже живет агент Нуссбаум. Чем занимается, в точности не знаю. Ездит по деревням, я так понимаю: оценка, продажа…

– Словом, человек не нашего круга.

– Жена у него славная – на вид, по крайней мере. Конечно, для нас они слишком важные люди, вряд ли станут водить дружбу с мелким служащим. На втором этаже живет редактор Калибе, из «Духеровского вестника».

– Тоже женат?

– Да.

– Дети есть?

– Не знаю. Хотя, кажется, у них там стояла коляска.

– Что они за люди?

– Не могу сказать. Он вечно пропадает в городе и, по-моему, пьет не просыхая.

– Фу! Ну а теперь про нас.

– Погоди. Сперва про нашего квартирного хозяина, точнее, хозяйку – вдову Шарренхёфер.

– Какая она?

– Ну что тут скажешь… На первый взгляд, вполне приличная женщина, знавала лучшие времена, но вмешалась инфляция… Ох и плакалась же она мне!

– Только не это!

– Ну не вечно же она будет жаловаться на жизнь. И вообще, разве мы с тобой не решили, что жить будем сами по себе? Зачем нам чужие люди? Нам и друг друга хватит.

– Конечно! Но если она будет навязываться?

– Навряд ли. Это очень приличная старушка, убеленная сединой. Ужасно переживает за свои вещи – они, по ее словам, все хорошие, достались ей от покойной матери. Поэтому на диван садиться следует осторожно, старые добрые пружины могут не пережить нагрузки.

– Но разве можно всегда держать это в голове? – размышляет Овечка. – Если я на радостях или, наоборот, в расстроенных чувствах, в слезах, захочу броситься на диван, вряд ли я вспомню о старых добрых пружинах!

– Придется, – строго говорит Пиннеберг. – Деваться некуда. Еще там на шкафчике стоят часы под стеклянным колпаком – заводить их нельзя ни тебе, ни мне, это может делать только она.

– Значит, пусть забирает свою рухлядь! Мне не нужны часы, которые не разрешается заводить.

– Ну, это мы как-нибудь решим. В конце концов, можем сказать, что бой часов нам мешает, и попросим их забрать.

– Вот сегодня вечером и скажем! Я же не знаю, что там за капризные часы такие – может, их ночью надо подводить… Ладно, расскажи мне вот что: поднимаешься по лестнице, и вот она, дверь. А за ней…

– За ней прихожая, она у нас общая. Сразу налево первая дверь – там наша кухня. То есть это не совсем настоящая кухня, изначально это, наверное, было просто мансардное помещение, крыша там скошена, но газовая плитка имеется…

– С двумя горелками, – грустно добавляет Овечка. – Я пока смутно себе представляю, как буду управляться. На двух горелках обед не приготовишь. У матери их четыре.

– И с двумя люди живут.

– Но, послушай, милый…

– Будем готовить совсем по-простому, двух горелок хватит за глаза.

– Да, конечно. Но суп варить надо – уже одна кастрюля. Потом мясо – вторая. И овощи – третья. А еще картошка – четвертая. Пока две кастрюли стоят на огне, две другие успеют остыть. Вот тебе и пожалуйста!

– Да, – задумывается он. – Даже не знаю…

И внезапно в ужасе восклицает:

– Выходит, тебе понадобятся четыре кастрюли?

– Понадобятся, – горделиво подтверждает она. – И не только. Еще нужен сотейник.

– О боже, а я купил всего одну!

Овечка неумолима:

– Значит, придется купить еще четыре.

– Но зарплаты на это не хватит, придется опять брать из сбережений!

– Что поделаешь, милый, сам посуди. Что нужно, то нужно. Без кастрюль никак не обойтись.

– А я-то думал! – с горечью говорит он. – Думал, мы будем откладывать на будущее – а мы с самого начала принимаемся сорить деньгами…

– Но как же без кастрюль!

– Сотейник – это уже излишество, – раздраженно заявляет он. – Я тушеное вообще не ем. Совсем! Никогда! И ради того, чтобы изредка что-нибудь потушить, покупать целую кастрюлю… Ну уж нет!

– А рулеты? – спрашивает Овечка. – А жаркое?

– Кстати, вода в кухню не подведена, – уныло признается он. – За водой тебе придется ходить на кухню фрау Шарренхёфер.

– О боже! – в очередной раз восклицает она.

Дорога от Плаца до Духерова занимает три с половиной часа, но будь она даже в два раза дольше, молодожены бы и не заметили. В какой-то момент они поднимают глаза и обнаруживают, что остались в купе одни. Хмурый сосед куда-то делся. Пиннеберги смутно припоминают, что еще какие-то люди входили и выходили, но когда им было присматриваться?

На первый взгляд супружество выглядит проще некуда: двое женятся, заводят детей. Живут вместе, стараются относиться друг к другу как можно лучше и идут по жизни рука об руку. Поддержка, любовь, дружба, еда, сон, работа, хозяйство, прогулки по воскресеньям, кино по вечерам. Просто как дважды два.

Но стоит приглядеться внимательнее, и история под названием «супружество» распадается на тысячи мелких затруднений. Сам брак отходит на второй план, превращается в данность, условие, – а вот с сотейником, к примеру, что делать? И говорить ли сегодня вечером фрау Шарренхёфер, чтобы забрала из комнаты часы? Вот в чем загвоздка.

Они оба об этом догадываются. Но оба страшно рады, что в купе, кроме них, наконец-то никого нет. Сотейник и часы забыты, супруги приникают друг к другу, поезд грохочет. Время от времени они переводят дух и снова сливаются в поцелуе. Наконец поезд начинает замедляться, намекая: Духеров.

– О боже, уже приехали! – хором восклицают они.

Пиннеберг напускает таинственности, Овечка теряется в догадках, зато для Малыша находится золотой петушок

– Я заказал машину, – торопливо сообщает Пиннеберг. – Дорога неблизкая, тебе будет тяжело так далеко идти.

– Ой, ну зачем? Пустая трата денег! В Плаце в прошлое воскресенье мы гуляли целых два часа!

– Но еще же вещи…

– Наняли бы носильщика. Или кого-нибудь из твоего магазина. У вас же есть грузчики…

– Нет-нет, я этого не люблю. Это как-то…

– Ну хорошо, – сдается Овечка. – Как скажешь.

– И еще кое-что, – поспешно добавляет он, когда поезд уже тормозит. – Мы не должны вести себя как супруги. Сделаем вид, что мы мало знакомы.

– С какой это стати? – удивляется Овечка. – Мы же