— А может быть, к Тристану ревнуете?

Они уже подъезжали к тому месту, где строился санаторий, и вдруг из-за поворота дороги вынырнул автомобиль доктора Моро. Пьер туго натянул вожжи и остановил лошадь: она нервно перебирала ногами и всё пыталась встать на дыбы. Пьер повернул ей морду в сторону от автомобиля.

Доктор поздоровался и тоже остановился.

— Здравствуйте, мосье Меркадье!.. Честь имею кланяться, мадам… А ваша лошадка, видно, по-прежнему боится автомобилей? Тише, тише, «Жокей»! Хорошо, что нынче правит мосье Меркадье. Ещё раз приношу тысячу извинений, мадам Пейерон, за то печальное происшествие. Вот, приехал посмотреть, как идут работы… У нас будет шестьдесят отдельных палат… Местоположение исключительно благоприятное для лёгочных больных…

Неистовый удар грома и слепящий огненный лист папоротника, вдруг хлестнувший по горе, ошеломили «Жокея», он взвился на дыбы. Пьер с трудом укротил его. Торопливо бросив доктору: «До свидания», любовники понеслись по дороге, а доктор поспешил к своему санаторию.

— Где-то близко ударила! — сказала Бланш, ёжась от холодного дождя, полившего внезапно, как пот у больного в час долгожданного кризиса; она прижалась к Пьеру.

— Дети! Дети! — шептала она.

А в замке Полетта с ужасом прислушивалась к раскатам грома. От оглушительных ударов небо как будто раскалывалось надвое. С той стороны, куда выходило окно, самой молнии не было видно, вспыхивали только её отблески. Полетта высунулась из окна и крикнула: «Мама! Дядя!» Тщетный зов — они не могли её услышать, а ей хлынули в лицо первые струи дождя, и она откинулась назад. Потом поспешно заперла все окна и двери, чтобы не было сквозняков, — они притягивают молнии. На крыше был установлен громоотвод, но Полетта не верила в громоотводы. Ей с детства привили страх перед капризами молнии, которая проносится самыми неожиданными путями, врывается в дома по водопроводным трубам, перекидывается на люстры, ударяет в обеденный стол, а потом, как живое существо, вылетает через дверь. Боже мой! А Паскаль, а Пьер?! Вот беспокойство!

Госпожа д’Амберьо поднялась со скамьи, но дождь лил с такой силой, что нечего было и думать перейти через террасу. Они с братом укрылись в беседке. Гроза снова загрохотала.

Полетта Меркадье развела везде жаркий огонь в каминах, и как раз в это время вернулся Пьер, промокший до нитки; его бежевый летний пиджак казался коричневым, с бороды текло.

— Где ты был? Обсушись у камина. Сейчас я тебе дам бельё, переоденься. Где ты был?

— Разумеется, не дома. Гроза захватила меня около парка.

Вдруг Полетта спохватилась:

— А Паскаль? Где Паскаль? Разве он не с тобой был?

— Что ты?.. Нет! Наверное, он где-нибудь недалеко.

— А ты откуда знаешь? О боже мой! Что теперь делать! Куда же он мог пойти? Я думала, он с тобой. Так он не с тобой был?

— Да говорят же тебе — нет. Где-нибудь укрылся от дождя. Не выдумывай, пожалуйста, всяких ужасов.

Полыхнула молния, грозная, как на страшном суде, и неистовый удар грома заглушил голос Полетты.

— Мне страшно! — крикнула она и бросилась в объятия мужа. Но Пьер был ещё весь мокрый, и думал он не о сыне, а о том, что Бланш едет сейчас одна и правит норовистой лошадью…

Когда стихли раскаты грома, отражённые эхом в долине, послышался быстрый конский топот — лошадь бежала по мощёной дороге через террасу. Полетта увидела в окно тележку, в которой сидела Бланш.

— Ну вот, — сказала она, — эта особа тоже, наверное, попала под холодный душ… Впрочем, это ей полезно… А я думала, что ей уже не дают «Жокея» после того, как она…

Оглянувшись на Пьера, она увидела в его глазах такой живой, тревожный интерес к возвращению госпожи Пейерон, что у неё кольнуло сердце и всю её обдало жаром.

— Не смотри на эту женщину! — сказала она.

Пьер пожал плечами и отошёл к камину.

— Дорогой мой! — говорила госпожа д’Амберьо, стоя в беседке у окна и глядя, как бегут по цветным стёклам струи бешеного летнего дождя. — Дорогой мой, зачем мы живём на свете? Ты, может быть, не задавался таким вопросом, а?

— Лучше не думать об этом, да-с…

— А я не могу. В молодости, конечно, не думаешь. Но теперь… Вспомни, как прошла твоя жизнь, и моя жизнь, и жизнь нашей мамы… Такая пустота!.. А ведь казалось, что есть какой-то смысл существования… Да неужели я только для того родилась, чтобы произвести на свет эту остолопку Полетту и негодяя Блеза? А потом что? Потом — расширение вен, грудная жаба. И когда чувствуешь, что скоро всему конец, надо же найти какое-то оправдание, какое-то объяснение всему… Ты без этого обходишься? Что-то не верится. Пока ещё обходишься. Ты ведь моложе меня. Погоди, скоро настанет день, когда и ты почувствуешь такую потребность… Вот тогда-то и приходит человек к богу. Бог всему даёт смысл… Богу можешь открыть душу свою, когда больше уж некому её открыть. Ведь старики только болтают, — со всеми болтают, а по душам-то им поговорить не с кем, и в конце концов это одиночество становится нестерпимым.

— Послушай, Мари…

— Нет, погоди, не мешай… Вот в грозу, кажется, я всё-таки могу по-настоящему поговорить с тобой… Потому что когда-то здесь… Тётушка Эдокси… и когда-то мы здесь играли с нашими родичами, с Шандаржанами…

Опять сверкнула ветвистая молния и грянул гром.

А в замке распахнулись двери столовой, и вошла Бланш Пейерон, вся мокрая. Полетта машинально поднялась и оцепенела от возмущения. Как! Эта женщина осмелилась ворваться к ней?

— Мадам!.. — заговорила Бланш.

Пьер поднялся и молча стоял у пылавшего в камине огня.

— Извините меня, пожалуйста, за это вторжение, — продолжала Бланш, даже не взглянув на Пьера и отчётливо выговаривая слова своим высоким голосом, который так ненавидела Полетта. — Извините меня, но я должна предупредить вас, что я издали заметила, как ваш сын и мои девочки взбирались на гору… Это было с час тому назад, по меньшей мере… И я хотела узнать, вернулись ли они…

— Паскаль… с девочками? А я и не знала. Да нет, не может быть… На гору взбирались?

Самые разнородные чувства боролись в душе Полетты. Пьер произнёс сдержанным тоном, каким говорил всегда в лицее.

— Они, конечно, укроются где-нибудь…

— Здравствуйте, мосье Меркадье. Вам не кажется, что надо что-то предпринять?

Раскаты грома гремели один за другим.

— А что можно сделать? — отозвался Пьер. — Разумнее всего подождать.

В общем, все трое чувствовали себя очень неловко.

XXXVI

По правде говоря, положение детей вовсе не было трагическим. Как только они позавтракали, началась гроза. С первой