Белардо обладал неплохим голосом. Альфонсо повелел ему петь для ушей короля – он любил слушать испанские романсы. В числе прочих садовник знал романс о даме Флоринде, по прозванию Ла Кава. Флоринда и девушки из ее свиты, говорилось в романсе, вышли в сад и, думая, что никто их не видит, обнажили свои ножки и стали желтой атласной лентой обмерять стопы. Самыми маленькими, белыми и прекрасными оказались ножки Флоринды. Но из окна замка, притаившись за занавеской, все это видел король Родриго, и тайное пламя вспыхнуло в его сердце. Он призвал к себе Флоринду и сказал ей так: «Флоринда, Цветущая! Любовь ослепила меня, сразила, как тяжкий недуг. Исцели меня и осчастливь, и в награду я дам тебе корону и скипетр». Говорят, сначала она ничего не ответила королю; говорят, даже оскорбилась его словами. Но потом все обернулось так, как желал Родриго. И Флоринда, Цветущая, лишилась цветка невинности. Только совсем скоро королю пришлось горько расплатиться за свою нечестивую страсть, а вместе с ним и всей Испании. А если люди заспорят о том, кто был всему виною, то мужчины ответят: Флоринда, а женщины ответят: Родриго.

Так пел садовник Белардо. Король внимательно слушал, и на какое-то мгновение в его душу закралось подозрение: не с дерзким ли умыслом напомнил ему Белардо о судьбе этого самого Родриго, последнего готского короля? Ибо, как все прекрасно знали из других романсов, отец соблазненной Флоринды, граф Хулиан, решил отомстить королю: он вступил в союз с сарацинами, открыл им дорогу в Испанию – так и погибла христианская держава готов из-за греховной страсти Родриго. Но поющий Белардо выглядел глуповатым, расчувствовавшимся – сама святая простота!

Когда полуденный зной спадал, Ракель ходила искупаться в пруду. Она пригласила Альфонсо поплавать вместе. Ему было стыдно раздеваться при ней, и в душе он считал неприличным, что она при нем раздевается. Стародавние предрассудки одолевали его. Мухаммад предписывал своим последователям омываться три раза, а лучше пять раз на дню; у евреев строжайшая чистота тоже считалась религиозной заповедью. Оттого-то христианская церковь не одобряла тех, кто слишком часто мылся.

Ракель погрузила кончик ступни в прохладную воду, вскрикнула от радости. Потом, собравшись с духом, прыгнула в пруд и принялась плавать. Альфонсо последовал за нею, он тоже любил плавать и нырять.

Они сидели голые на берегу пруда, неспешно обсыхая под лучами солнца. Было еще жарко, воздух дрожал от зноя, от цветочных клумб и апельсиновых деревьев веяло пряными ароматами, повсюду пиликали и стрекотали цикады.

– Ты слышала историю о Флоринде и Родриго? – внезапно спросил Альфонсо.

Да, Ракель эту историю знала.

– Только я не верю в пустые сказки, будто из-за их любви погибло все готское королевство, – зачем-то пустилась она в премудрые рассуждения. – Дядя Муса объяснил мне, в чем тут дело. Христианское государство просто одряхлело, готские короли и солдаты слишком разнежились. По этой-то причине нашим и удалось одолеть готов так быстро, хоть наше войско было совсем не большое.

Альфонсо раззадорило слово «наши» в устах Ракели. Однако истолкование событий, предложенное этим довольно-таки сомнительным Мусой, ему понравилось.

– Твой Муса, этот старый сыч, пожалуй что и прав, – заметил он. – Король Родриг был плохой солдат, он сам виноват, что его побили. Но с тех пор мы лучше освоили искусство войны, – добавил он, гордо расправив плечи. – А кто сейчас разнежился, так это твои мусульмане – со всеми их коврами, стихами и девяноста девятью именами Аллаха, которыми они задурили тебе голову. Не сомневайся, мы сумеем сокрушить их твердыни и башни, повергнем во прах их властителей, сровняем с землей их города и посыплем ту землю солью. Мы еще сбросим в море твоих мусульман. Вот увидишь, госпожа моя. – Альфонсо выпрямился. Нагой, задиристый, полный веселой удали, стоял он в ярких лучах солнца.

Ракель вся съежилась, вдруг почувствовав, что они друг другу чужие. Нельзя было не восхищаться этим Альфонсо, ее Альфонсо, таким, каким он сейчас стоял перед нею, – сильным, веселым, горделивым, мужественным. О да, он достоин ее любви. И он гораздо умнее, чем иногда прикидывается. Весь его облик – величавый, властный. Да он и есть владыка, прирожденный властелин Кастилии, а может быть, и всего омываемого морями аль-Андалуса. Но для него закрыто то высочайшее и наилучшее, что есть под небесами и в небесах. Он не знает самого главного, ничего не знает о духе. Зато она о том знает, потому что у нее есть отец, есть дядя Муса, а еще потому, что она принадлежит к унаследовавшим Великую Книгу.

Он догадывался, что происходит в ней. Он знал, что она любит его всей душой, любит в нем все – его доблесть и силу, иногда не знающую удержу. Но лучшее в нем, его рыцарство, она способна разве что обожать – по-настоящему понять это свойство ей не дано. Да ей никто никогда и не объяснял, что такое рыцарь, что такое король. «У моих собак и у тех больше нюха по этой части», – мелькнуло у него грубое сравнение, и он тут же пожалел, что не взял с собой в Галиану своих большущих псов. Однако он смутно ощущал, что в душе этой Ракели тоже есть уголки, проникнуть в которые ему не дано. Где-то в самых глубинах ее души притаилось что-то чуждое, арабское, еврейское, совершенно недоступное его пониманию; вероятно, это можно вытравить, уничтожить, но разобраться во всем этом у него, Альфонсо, никогда не получится. На миг он неясно, но остро почувствовал, что точно так же обстоят дела со всей Испанией. Страна принадлежала ему, он владел ею по воле Божией, он был настоящим королем, он любил свою страну. Но в этой его Испании тоже оставалось что-то арабское, что-то еврейское, внешне покорное его власти, а на деле – тайна за семью печатями.

Но тут он взглянул на Ракель, увидел, как она сидит съежившись, тихая и покорная, нуждающаяся в его защите. Она сейчас была совсем как благородная дама в беде, и он сразу вспомнил свой рыцарский долг и поспешил