– Это что, наверх лезть? – с сомнением спрашивает Пиннеберг. – В твоем-то положении?

– Во мне не сомневайся, – говорит она. И карабкается наверх. Держаться надо очень крепко. – Ну вот, уже почти пришли!

Потолок нависает над самой головой. Они идут по крыше тоннеля, где-то внизу, по левую руку, громоздится в сумерках столярная рухлядь.

– Иди за мной, не отставай, еще не хватало, чтобы ты свалился.

Овечка открывает еще одну дверь – да, здесь, на такой высоте, есть самая настоящая дверь! Включает свет – самый настоящий, электрический. И говорит:

– Мы пришли!

Да, они пришли. И Пиннеберг, оглядевшись, говорит:

– Так вот оно как! Тогда конечно!

– Вот видишь! – говорит Овечка.

Две комнаты – точнее, одна, так как дверь между ними отсутствует. Низкий беленый потолок с толстыми балками. Помещение, в котором они находятся, похоже на спальню: две кровати, шкаф, стул, умывальник. И все. Окон нет.

Зато в соседней комнате – там стоит красивый круглый стол, и гигантский черный клеенчатый диван с белыми заклепками, и секретер, и столик для шитья. Вся мебель старинная, красного дерева, на полу ковер. Обстановка замечательно уютная. На окнах – прелестные белые занавески, окон три, все маленькие и поделены переплетом на четыре части.

– Выгляни на улицу, милый.

– Там же все равно темно, – возражает он, но выглядывает.

За окном, похоже, большой парк: хоть и темно, но различимы очертания деревьев.

– Летом будем любоваться зеленью, – мечтает Овечка.

– А кухня где? – спрашивает он.

– Вот она, – говорит Овечка, хлопнув по железной плите с двумя горелками.

– А водопровод?

– Все тут, милый.

И вправду: между секретером и плитой обнаруживается раковина с краном.

– А туалетный столик мы куда поставим? – внезапно спрашивает он.

Овечка окидывает взглядом комнату.

– Ну-у… – тянет она. – Ну, я скажу герру Путтбреезе, чтобы вынес шкаф. У нас все равно столько вещей нет.

– И сколько это стоит? – Пиннеберг по-прежнему в сомнениях.

– Сорок марок, – отвечает Овечка. – То есть нисколько.

– С чего это?

– Ну как с чего, – говорит она. – Ты не сообразил, почему здесь такой безумный трап и две такие странные комнатушки?

– Не-а, – говорит он, – никаких догадок. Архитектор, наверное, чокнутый строил. С ними бывает.

– Вовсе не чокнутый! – горячо возражает она. – Когда-то здесь была настоящая квартира – с кухней, туалетом и прихожей. И над ней была еще одна квартира, и вела сюда нормальная лестница!

– Куда же все это подевалось?

– А туда, что сделали кинотеатр, глупенький! Зал кинотеатра тянется до самой двери спальни. Ты не заметил, что к двери надо спуститься на пару ступенек?

– Как же, заметил.

– Ну вот. Все остальное занял кинотеатр, а две комнаты остались, и никто не знал, что с ними делать. Про них и думать забыли, пока Путтбреезе их не обнаружил. Он и соорудил эту лесенку из своего склада, а поскольку ему тоже нужны деньги, готов эти комнаты сдавать.

– Так почему все-таки нисколько, но при этом сорок марок?

– Да потому что сдавать эти комнаты, само собой, нельзя. Жилищная инспекция никогда не даст разрешение из соображений пожарной безопасности, да и руки-ноги тут переломать немудрено. А то и шею.

– А как ты собираешься залезать сюда еще через месяц-другой?

– Это уж моя забота. Главное, чтобы тебе тут нравилось…

– Ну да, квартирка очень даже ничего…

– Ах ты балда! Ну какой же балда! Да, балда! Очень даже ничего… Мы здесь будем совершенно одни. Никто к нам и носа не сунет. Разве не прелесть?

– Что ж, девочка моя, – говорит он, – решено: берем. Наконец-то ты устроишься как хотела, я только рад, если тебе все нравится.

– Я тоже рада, – говорит она. – Иди ко мне…

И, перегнувшись через стол, они дарят друг другу поцелуй – первый в новом жилье.

– Молодой человек, – говорит мастер Путтбреезе, окидывая Пиннеберга долгим взглядом. Глазки у него маленькие, красные. – Молодой человек, разумеется, денег за эту хибару я с вас не возьму. Сами понимаете.

– Да, – говорит Пиннеберг.

– Сами понимаете, – повторяет мастер Путтбреезе, повышая голос.

– Да-да? – Пиннеберг весь внимание.

– О боже, – вмешивается Овечка. – Выкладывай скорее двадцать марок!

– Верно, – благодарит мастер. – Ваша хозяюшка все схватывает на лету. Половина ноября, прекрасно. И не переживайте зря, хозяюшка, с вашим-то животиком, – когда он еще округлится и на этот насест вам карабкаться будет уже тяжело, привесим на стропила блочный подъемник и стульчик на нем поставим. Будете потихонечку заплывать наверх. Я с удовольствием все это устрою.

– Вот и славно, – смеется Овечка. – Одной головной болью меньше!

– Итак, когда въезжать будем? – спрашивает мастер.

Супруги переглядываются.

– Сегодня, – говорит Пиннеберг.

– Сегодня, – говорит Овечка.

– Но как?

– Скажите, – Овечка поворачивается к мастеру, – вы не одолжите нам тележку? И, может быть, согласитесь немножко нам помочь? У нас всего два кофра, да еще туалетный столик…

– Туалетный столик – штука хорошая, – рассуждает мастер. – Хотя я бы начал с детской коляски. Ну, дело хозяйское, тут кому что. Так ведь?

– Конечно! – соглашается Овечка.

– Вот и ладно, сделаем, все сделаем, – отвечает мастер. – С вас кружечка светлого и стопочка крепкого… Отчаливаем?

И они отчаливают, прихватив тележку.

В пивной они пытаются объяснить мастеру Путтбреезе, что переезд должен произойти в обстановке строжайшей секретности, но тот соображает туго. Хотя Пиннеберги надеются, что не застанут фрау Пиннеберг-старшую дома, строжайшая секретность все-таки не помешает.

– Ах вот оно что, – наконец доходит до мастера, – хотите слинять потихоньку? Чтобы никто ни сном ни духом? Ну, мне-то что! Но я вас предупреждаю: у меня строго, деньжата вперед, первого числа чтобы как штык, молодой человек. Впрочем, если не заплатите, ничего страшного – я вам опять подсоблю с переездом, совершенно бесплатно, прямо на улицу!

Мастер Путтбреезе разражается громовым хохотом, его маленькие красные глазки сверкают.

Но все проходит как по маслу. Овечка собирает вещи с проворством феи, Пиннеберг стоит у порога и на всякий случай придерживает дверную ручку. В столовой опять гулянка; «обворожительный, свободный от предрассудков круг», вспоминается Пиннебергу. Мастер Путтбреезе сидит на княжеской кровати и дивится:

– Золоченая кровать, ну надо же! Вот расскажу своей старухе! На такой оно, поди, позадорнее будет, все равно что с девкой молодой…

Потом мужчины выносят туалетный столик – Путтбреезе поддерживает его одной рукой, а в другой несет зеркало. Когда они снова поднимаются в квартиру, кофры уже уложены, шкаф зияет пустотой, ящики выдвинуты…

– Только пару строчек черкну, – бормочет Овечка – она оставила лист почтовой бумаги и карандаш.

– Ни слова, – отрезает Пиннеберг, и так злобно, что Овечка не решается спорить.

Пиннеберг командует:

– Ну, вперед!

Путтбреезе подхватывает оба кофра с одной стороны, а Овечка и Пиннеберг – с другой. Сверху на них лежат чемодан, Овечкин саквояж и ящик из-под маргарина с сервизом – Овечка загодя позаботилась о том, чтобы все перенести в комнату…

– Шагом марш! – командует Путтбреезе.

Овечка еще раз оглядывается – как-никак она здесь жила, это первое ее берлинское пристанище, покидать его грустно. Ох ты господи, свет забыли!

– Минуточку! – восклицает Овечка. – Свет! – И выпускает ручку кофра.

Первым в движение приходит саквояж, с легким стуком он ударяется о пол, чемодан производит уже больше шума. А уж ящик из-под маргарина…

– Ну, хозяюшка, – басит Путтбреезе, – если там за стенкой ничего не услышали, то таких не грех и обобрать…

Супруги Пиннеберг застыли, словно уличенные грешники, уставившись на дверь проходной комнаты. И точно: она распахивается, на пороге появляется раскрасневшийся, хохочущий Хольгер Яхман. Пиннеберги смотрят на него. Лицо Яхмана меняется, он тихонько прикрывает за собой дверь и делает шаг к честной компании…

– Ого, – говорит он.

– Герр Яхман, – чуть слышно умоляет Овечка, –