На пороге действительно появился доктор Торви, исполненный напыщенной серьезности, как и подобает человеку, который, откушав бутылку портвейна, если не считать десятка-другого стаканчиков шерри, предстает перед обществом уважаемых леди. Он почтительно расшаркался и склонил голову, ожидая приказаний.

– Садитесь, доктор Торви, – пригласила его леди Уолсингэм. Видя, что сестра не в силах вымолвить ни слова, она взяла на себя соблюдение вежливых формальностей. – Моя сестра, леди Мардайкс, почему-то взяла себе в голову, что сэр Бейл болен. Я разговаривала с ним; выглядит он и вправду неважно, но говорит, что чувствует себя хорошо. Как вы думаете, он не заболел? О, вы уже говорили, что, по вашему мнению, с ним не произошло ничего серьезного, мы знаем это, но моя сестра желает услышать вот что: считаете ли вы, что он совершенно здоров?

Доктор прочистил горло и приступил к лекции относительно случая сэра Бейла, при этом некоторые слова он произносил не совсем внятно. Суть дела сводилась к следующему: случай как таковой в данной ситуации отсутствует. Если баронет возьмется за ум и будет вести жизнь, более подобающую сельскому джентльмену, здоровье его станет таким крепким, что лучшего и пожелать нельзя. Деревенская жизнь идет на пользу каждому: и дворянину, и простолюдину.

– Самое большее, что я мог бы прописать нашему бар-рнету, – это чу-уть-чуть хинина. Ж-ждоровье у него и впрямь от-менное.

Леди Уолсингэм ободрительно кивнула сестре.

– Пр-ршу пр-рщения, леди Уолш… Уолсс… Уолсин-гэм, мне пора к па-ш-енту. Старый Джек Эмеральд – он так любит пропустить стак-канчик портвейна, – доктор шаловливо погрозил пальцем, – вот и мучается, бедняга, – он сочувственно всплеснул руками, – этими жут… странными болями в животе. И пос-скольку я сделал для вас все, что мог, мне, как видите, пора. Я ш-пшу. Ну и погодка: ветер задувает с Голден-Фра-рса, прямо в лицо, и снег лепит х-хлопьями. – Отпустив еще несколько замечаний касательно холодной погоды и тягот ночных поездок, доктор разразился трогательной прощальной речью и наконец откланялся. Вскоре со двора донесся стук колес его двуколки и топот лошадей, приглушенный толстой пеленой снега. Доктор, последнее связующее звено между сей горестной юдолью и внешним обитаемым миром, уехал.

Снег падал редкими крупными хлопьями. Они летели мимо окна почти параллельно земле, доказывая, что ветер, как то ли жаловался, то ли хвастался доктор, и впрямь дул с Голден-Фрайерса, прямо ему в лицо. Временами даже этот тихий снегопад прекращался, и тогда земля застывала, окутанная белым саваном, искрящимся под серебристыми лучами луны. Занавески на широком окне не были задернуты. Леди Уолсингэм почудилось, что внезапно луна засияла ярче, Змеиный остров приблизился и стал лучше различим, а корявый сук на сухом дереве словно вырос и исподволь тянется к дому, предвещая трагедию, словно злобная рука убийцы, нацелившаяся в горло жертвы.

Знакомый ландшафт переменился до неузнаваемости. Безмолвные равнины подернулись снежной пеленой, залитой ослепительным сиянием луны. Этот мертвенный пейзаж, ледяной и сверкающий, неприятно резал глаз леди Уолсингэм. Разговор не клеился, сестры молчали, охваченные суеверным предчувствием чего-то ужасного. Время от времени леди Мардайкс подходила к двери и прислушивалась, не раздастся ли в коридоре голос или шаги. Зловещий ужас сгустился в почти осязаемую пелену. Так прошло больше часа.

Глава ХХХ

Тс-с-с!

В гостиной воцарилось гнетущее молчание. Прелестные гостьи подавленно молчали, не в силах вынести мучительную тяжесть зловещей тишины, наполненной ожиданием чего-то ужасного, а леди Мардайкс впала в оцепенение, оглушенная свалившимся на нее отчаянием, чудовищной пародией на безмятежный покой.

Вдруг в гостиную неслышно вошел сэр Бейл. Серебристый лунный свет, отраженный от пола, призрачным сиянием озарил застывшее лицо, и сестрам почудилось, что баронет улыбается. Он предостерегающе приложил палец к губам, призывая к молчанию, и, пожав руки обеим свояченицам, склонился над помертвевшей женой и дважды прижался губами к ее холодному лбу. Затем, так и не сказав ни слова, тихо вышел из комнаты.

Мгновение спустя леди Уолсингэм, собрав все силы, взяла со стола подсвечник и вышла вслед за сэром Бейлом.

Очутившись в коридоре, она успела заметить, что сэр Бейл взошел на последнюю ступеньку широкой лестницы, повернул и принялся не спеша подниматься по следующему пролету. Трепещущий огонек его свечи обогнул массивные перила и, то скрываясь за столбиком, то вспыхивая вновь, исчез наверху.

Не в силах справиться с охватившим ее любопытством, к которому примешивалось тошнотворное ожидание чего-то ужасного, леди Уолсингэм на почтительном расстоянии последовала за баронетом.

Он вошел в свою комнату и прикрыл дверь.

Леди Уолсингэм на цыпочках подобралась к двери и, затаив дыхание, с колотящимся сердцем прислушалась к тому, что происходит внутри.

Некоторое время до нее отчетливо доносились шаги сэра Бейла, расхаживавшего по комнате. Затем, после небольшой паузы, раздался глухой удар, точно кто-то тяжело рухнул на кровать. Наступила тишина. К леди Уолсингэм присоединились сестры, робко следовавшие позади. Она знаком велела им молчать.

Леди Хейворт стояла чуть позади старшей сестры. Ее побелевшие губы шевелились, руки сплелись в отчаянной молитве. Леди Мардайкс обессиленно прислонилась к массивному дубовому косяку.

Приложив ладонь к уху, леди Уолсингэм вся обратилась в слух. Прошла минута, другая, третья. Наконец, отчаявшись, она ухватилась за дверную ручку и резко повернула. Дверь оказалась запертой изнутри, но чей-то голос, раздававшийся совсем близко к порогу, нетерпеливо произнес:

– Тс-с-с! Тс-с-с!

Встревожившись еще больше, леди Уолсингэм громко постучала. Ответа не было.

Она колотила все яростнее и яростнее, изо всех своих слабых сил трясла дверь. На ее лице был написан такой ужас, что леди Мардайкс с пронзительным криком упала в обморок.

На шум и крики сбежалась встревоженная прислуга. Горничные отнесли полуживую леди Мардайкс в спальню и уложили на кровать. С несчастной осталась сестра, леди Хейворт. Тем временем слуги взломали дверь в комнату сэра Бейла. На кровати лежало распростертое тело баронета.

Те, кто хоть раз видел смерть, впоследствии безошибочно распознают ее. Здесь, в комнате сэра Бейла, в его постели, в его одежде, лежал чужак, страшный и отвратительный. Через день-другой он станет невыносим, и его навечно препроводят в темницу, откуда никто не возвращается.

Куда же ушел сэр Бейл Мардайкс? Не войти ему больше в свой старинный дом, не сесть за обеденный стол, не лечь в широкую постель. На кровати лежала безжизненная кукла, холодная, как глина, с рыбьими глазами и отвисшей челюстью.

В уютной чистенькой церкви Голден-Фрайерса стоит мраморный памятник. Он воздвигнут слева от высокого алтаря, который знатоки древностей называют «главным престолом». Две стройные