через пару дней его отпустили, ведь оказалось, что он был в деревне в день убийства. Кто ж знает? Может, кто-то лжесвидетельствовал в его пользу? Но теперь, когда ты, сынок, воротился, вы должны отомстить за твоего брата! Не смотри на меня так и не молчи! Если б не вы, то я бы сама остригла волосы, надела бы мужскую одежду, взяла ружье да выследила убийцу, чтобы отомстить за убитого сына. Ты знаешь, сынок, наш Христакис не может обрести покой и каждый раз ворочается в своей могиле, когда слышит, как его убийца ступает по земле. И он действительно это слышит, сынок! Будь тот хоть на краю света, Христакис его слышит, как будто он наступает ему прямо на сердце! Оттого и нужно за него отомстить! Нужно отомстить!

Тот, кто не знал, какой добрейшей женщиной была моя мать до убийства сына, принял бы ее за черствого и даже жестокого человека; я и сам с трудом мог ныне разглядеть в ней то безграничное человеколюбие, что заставляло ее сочувствовать бездушной природе и из-за которого ей даже на зарезанную курицу было невыносимо смотреть. Ведь хотя матушка и говорила о мести, на самом деле она имела в виду правосудие. И это правосудие непременно должно было свершиться при ее личном участии, а не бесстрастной рукой закона.

— Вот увижу его на виселице, — говорила она, — затяну потуже петлю и умру спокойно!

В этой безумной жажде мести была заключена любовь простой и необразованной женщины.

Логичные и разумные доводы, с помощью которых я пытался охладить пыл ее сердца, испарялись, не достигнув цели, словно капли воды, падающие на раскаленную печь. Так было и в тот день. После длинного поучения о том, как должен вести себя человек пред лицом правосудия, я пообещал ей, что сделаю все возможное, дабы найти и наказать злодея.

— Да, — произнесла она с каким-то жестоким наслаждением, — вот увижу его на виселице, затяну петлю и хоть сразу же помру!

Но тут послышался стук в дверь, и она с явным недовольством увидела гладковыбритого француза, угодливо раскланивавшегося за створкой.

— Что такое, Луи? — спросил я его, когда он вошел.

— Одна турчанка, — ответил он, кланяясь моей насупленной матери, — тут к вам одна турчанка.

— К нам? Это невозможно! Ты, должно быть, ошибся, Луи! Ступай, не знаем мы никакой турчанки.

Но когда я отослал его на радость матушке, в коридоре послышался шум и спорящие голоса. Луи вновь поклонился, в этот раз еще ниже, дабы убедить меня, что пришли именно к нам. И тут с грохотом распахнулась дверь, сбив слугу с ног, и какая-то пожилая турчанка, с непокрытой головой, рыдая, бросилась в ноги моей матери. Вероятно, слуги не давали ей пройти, и она в отчаянии вломилась внутрь. Ошеломленный Луи пришел в себя и стал пинками прогонять очень высокого софту[56] в белой чалме, робко следовавшего за женщиной, но мой брат, увидев его, вмешался и, отругав слугу, с большой радостью пригласил внутрь этого тощего и бледного как полотно турка, словно тот был его ближайшим другом.

— Это наш Кямиль, — сказал он, обращаясь ко мне, — а это, должно быть, его мать!

Моя матушка, насилу освободившись из объятий турчанки, подняла взор на симпатичного софту:

— Кямиль, это ты, мой мальчик? — спросила она его с удивительной нежностью. — Как ты поживаешь? Не узнала я тебя в этой одежде!

Турок склонился со слезами на глазах и, схватив подол ее платья, поцеловал его.

— Благослови тебя Аллах, валиде[57], — произнес он. — Я денно и нощно молю его, чтобы он забрал у меня годы и подарил их тебе.

Моя мать казалась чрезвычайно довольной. Михаил, вне себя от радости, осыпал худого турка в зеленом кафтане и его мать бесконечными вопросами и уверениями в своем расположении. Только мы с Луи стояли в недоумении, не произнося ни слова.

— Ну-ка, хватит смеяться, — обратился я к брату. — Лучше скажи мне, что здесь происходит? Кто эти двое?

— Сейчас я тебе все расскажу, — произнес брат, еще пуще смеясь, — погоди маленько. Ступай, Луи, и принеси нам две чашки кофе! Только смотри у меня, не смей снова наливать свои европейские помои! По-турецки, без сахара! Понял?

И, сказав это, он прошел со мной в соседнюю комнату.

— Это турок, которого матушка семь месяцев лечила в нашем доме, и его мать, что пришла поблагодарить ее! — сказал брат и рассмеялся, к моему великому изумлению.

— Турок, которого матушка лечила у нас семь месяцев! И с каких пор она стала нянькой туркам? — спросил я, насупившись от возмущения.

Я должен отметить, что Михаил привык подшучивать над слабостями нашей матушки и делал это с удовольствием, ведь он сам безропотно и охотно платил за все ее прихоти из собственного кошелька. Ничто не веселило его так, как возможность изобразить нашу матушку, увлеченную новой причудой, утрируя ее поведение в своей презабавной манере. Снисхождение нашей доброй матушки, с которым она каждый раз слушала его и потешалась вместе со всеми, лишь укоренило в нем эту, возможно, не самую лучшую привычку. Поэтому он, заметив мое возмущение, сказал:

— Послушай! Если ты хочешь стоять тут с кислой миной — пожалуйста. Но ты только все испортишь. Давай я лучше в другой раз расскажу тебе эту историю, чтобы ты посмеялся от души и чтобы мама маленько развеялась, ведь она, бедняжка, за столько дней ни разу не улыбнулась.

— Ладно, — ответил я, — похоже, матушка очень рада их визиту и целиком занята своими гостями, что мне совсем не нравится. Пока они пьют кофе, расскажи-ка свою историю, а там, гляди, турки и уберутся.

— Ну что же, слушай. Ты знаешь, матушка себе места не находила, пока ты был на чужбине. Мало того, она и другим житья не давала. Кто бы ни проходил мимо, она останавливала его посреди улицы. Всякого приезжего она тотчас же начинала расспрашивать, не видал ли он тебя, не слыхал ли что о тебе. Ты ее знаешь. Однажды утром мы собирали на бахче дыни. И вдруг она видит, что мимо идет человек. Она и его не оставила в покое, а побежала скорее к изгороди.

«Доброго утречка, кум!»

«Здорово, кума».

«Ты, случаем, не из Европы путь держишь?»

«Нет, из своей деревни. А хде эта Европа?»

«А мне почем знать? Она там, где мой сынок. Ты о нем ничего не слышал?»

«Нет, кума. Как звать-то его?»

«Да как тебе сказать? Крестили Йоргисом, а отцом ему был коробейник Михаил, мой муж. Но вот парень