мужчины и стук опускаемого в подставку зонтика. То, как девушка сникла и сжалась, прислонившись к буфету, придало Джип твердости. Дверь открылась, и в комнату вошел мистер Уэгги – коротконогий толстяк с седеющей бородой, одетый в черные сюртук и брюки. Он по очереди окинул взглядом обеих женщин. Его вид выдавал типичного англичанина, исправно посещающего церковь, любителя хереса и баранины, идущего по жизни своей дорогой и находящего в этом вкус. Желтое, свидетельствующее о нездоровой печени лицо, как и все туловище, было толстым, но не указывало на злобный нрав, и только в маленьких серых поросячьих глазках притаился гнев. Сиплым голосом с оттенком характерного для его профессии заискивания мистер Уэгги спросил:

– Ну-с? С кем имею честь?..

– Миссис Фьорсен.

– О-ох! – Было хорошо слышно, как воздух с шумом вырвался у него из груди. Мистер Уэгги, развернув стул, предложил: – Не желаете ли присесть?

Джип покачала головой.

На лице хозяина дома почтительность боролась с каким-то более первобытным чувством. Вынув большой платок с черной каймой, мистер Уэгги, закрыв им всю физиономию, высморкался и, повернувшись к дочери, буркнул:

– Ступай-ка наверх.

Девушка быстро повернулась, и мелькнувшее напоследок бледное лицо снова всколыхнуло в душе Джип негодование на мужчин. Когда за Дафной закрылась дверь, ее отец как следует откашлялся: громкий скрипучий звук навел на мысль о выстланной наждаком глотке, и еще более ворчливо, чем прежде, спросил:

– Позвольте спросить, чем мы обязаны вашему визиту?

– Я пришла к вашей дочери.

Поросячьи глазки мистера Уэгги смерили Джип с головы до ног, задержались на стенах, на цепочке карманных часов, на собственных руках, которые он начал потирать, и снова вернулись на уровень груди гостьи, выше которого уже не решались подняться. Отразившееся в них бесконечное смущение удивило Джип. Она угадала мысли толстяка: «Как мне вести разговор с этой юной красоткой, женой мерзавца, погубившего мою дочь? Здесь надобен тонкий подход!» Наконец он сипло исторг:

– Неприятная история, мэм. Даже не знаю, что сказать. Право, не знаю. Очень неловко получилось.

Джип спокойно ответила:

– Ваша дочь несчастна, она в отчаянии. В ее положении это опасно.

Толстую фигуру мистера Уэгги как будто свело от корчи.

– Извините, мэм, – заговорил он поспешно, – однако иначе, как подлецом, назвать вашего мужа не могу. Прошу прощения за грубость, но иначе не скажешь. Будь он здесь, я не уверен, что смог бы сдержаться, совсем не уверен.

Джип пошевелила рукой в перчатке. Хозяин дома, видимо, принял этот жест за выражение сочувствия и разразился новой хриплой тирадой:

– Это несколько щекотливая тема для разговора с леди, вдобавок пострадавшей, но и у меня есть чувства. Я с самого начала говорил, что эти танцы до добра не доведут, но женщины глупы как курицы. Жена ей потакала, и вот дождалась! Сделала карьеру! Хорошенькая карьера для моей дочери! Я вот вам что скажу, мэм: я, конечно, зол. Другого слова не найти. Я зол. Если этот подлец попадется мне на глаза, я ему задам трепку. Я уже не молод, но обязательно задам. А что вам сказать, я, право, не знаю. Чтобы моя дочь, и так себя повела! Мне это вовсе не безразлично. Теперь ее имя как пить дать вываляют в грязи. Честно вам скажу: я надеялся, что вы ничего не узнаете, в конце концов, девчонка и так наказана. Бракоразводный процесс – негожее дело, тихий ужас для порядочных людей. Кстати, не подумайте чего: я вовсе не желаю видеть свою дочь замужем за этим негодяем, даже если вы с ним разведетесь. Нет уж, пусть несет крест своего позора без поблажек.

Джип, слушавшая, слегка наклонив голову, вскинула ее и сказала:

– О ее позоре никто не будет знать, мистер Уэгги, если только вы сами не проговоритесь. Если потихоньку отправить Дафну… Дейзи в какое-нибудь место, пока все не закончится, никто ничего не узнает.

Хозяин дома приоткрыл рот – его хриплое дыхание наверняка можно было услышать с улицы – сделал шаг вперед и произнес:

– Если я правильно понял, мэм, вы не собираетесь подавать в суд?

Джип передернула плечами и отрицательно покачала головой.

Мистер Уэгги замолчал и несколько раз медленно кивнул.

– Ну что ж, – сказал он наконец, – это больше, чем она заслуживает, однако не стану скрывать: у меня словно гора с плеч свалилась. Должен признать, что для такой молодой и к тому же красивой леди вы проявляете воистину христианский дух.

Джип снова поежилась и покачала головой.

– Правда-правда. Можете поверить человеку, годящемуся вам в отцы и регулярно посещающему церковь.

Мистер Уэгги протянул ладонь, и Джип вложила в нее свою руку.

– Мне очень-очень жаль. Будьте к ней добры, прошу вас, – сказала она.

Мистер Уэгги немного отодвинулся и грустно потер руки, оглядываясь по сторонам.

– Я семейный человек, – неожиданно сказал он. – Семейный человек, занятый серьезным делом. Я в жизни не мог себе представить, что в моей семье может такое случиться! Это как… я даже не могу выразить, на что это похоже.

Джип взяла свой парасоль, почувствовав, что пора прощаться: мистер Уэгги в любую минуту мог сказать что-нибудь совершенно невыносимое. Дух вареной баранины крепчал с каждой минутой!

– Извините, – сказала она. – До свидания!

И направилась мимо него к выходу. Тяжело дыша, толстяк пошел следом, чтобы открыть перед ней дверь. «Хоть бы он помалкивал, пока я не уйду!» – подумала Джип. Хозяин дома обогнал ее и положил руку на щеколду входной двери. Маленькие поросячьи глазки робко прощупывали гостью.

– Должен сказать, я рад, что удостоился знакомства с вами. И если позволите, готов высказать вам искреннюю симпатию. Всего хорошего.

Когда дверь закрылась за ней, Джип вздохнула всей грудью и быстро зашагала прочь. У нее горели щеки. В поисках хоть какой-нибудь защиты она раскрыла зонтик от солнца. Перед глазами стояло бледное лицо девушки, а в ушах звучали ее слова: «Ах, миссис Фьорсен, лучше бы я умерла! Лучше бы умерла!»

Глава 16

Джип шла, прикрываясь зонтиком, бессознательно держась поближе к деревьям. В уме толпились отрывочные образы: прислонившаяся к двери Дафна Глиссе; смахивающая на обезьянью физиономия мистера Уэгги с седой бородой; алая пампасная трава; синяя ваза; нависающее над плечом лицо Росека; ее собственная дочь, мирно спящая под сенью деревьев.

Джип дошла до Кенсингтонского парка и свернула на дорожку, известную своими красивыми цветниками и обилием простого люда. Близился обеденный час, няньки, собаки, детские коляски, пожилые господа – все куда-то торопились в предвкушении обеда. Прохожие бросали удивленные, оценивающие взгляды на красивую молодую женщину, праздную и одинокую, пытаясь найти в