– Я не сомневалась, что наши мнения совпадают, мисс Галиндо, – сказала миледи. – Мы-то с вами помним, к чему привели французов разговоры о просвещении – один их Руссо чего стоит с его возмутительными сочинениями!.. – к торжеству террора и диким кровавым расправам.

– Боюсь, этот Руссо и мистер Грей – одного поля ягоды. – Мисс Галиндо сокрушенно покачала головой. – А все ж таки надо признать за молодым человеком и доброе начало. Намедни он ночь напролет просидел с Билли Дэвисом, чтобы дать отдых его жене – та совсем выбилась из сил, ухаживая за мужем.

– Вот как! В самом деле? – И лицо миледи озарилось радостью, как бывало всякий раз, когда она слышала о великодушном поступке, кто бы ни совершил его. – Тем обиднее, что он заразился новомодными революционными идеями и ратует за подрыв общественных устоев!

Мисс Галиндо произвела на хозяйку столь благоприятное впечатление, что, простившись с гостьей, она вслух поздравила себя:

– Ах какого помощника добыла я для мистера Хорнера! Он и за двадцать лет не сделал бы из этого мальчишки Грегсона порядочного писца. А мальчика я отправлю от греха подальше в Шотландию, под присмотр управляющего имением милорда.

Но прежде чем ее решение было исполнено, с мальчиком кое-что приключилось.

Глава десятая

Уже на следующее утро мисс Галиндо явилась к нам в своем новом качестве, и ее по какому-то недосмотру – хотя вышколенная прислуга миледи почти не допускала ошибок – провели в комнату, где я в этот час пыталась ходить: мне было предписано понемногу упражняться, невзирая на боль.

Она села, не выпуская из рук небольшой корзинки, и, пока лакей удалился справиться у миледи относительно распоряжений на ее счет, вступила в беседу со мной. (Кажется, леди Ладлоу не ожидала, что мисс Галиндо незамедлительно примется за работу, равно как и мистер Хорнер, еще не успевший подумать о задании для своей новой помощницы.)

– Признаться, моя милая, просьба миледи застигла меня врасплох! Однако я недаром люблю повторять – после одного очень давнего случая, – что, если леди Ладлоу потребует отдать ей мою правую руку, я не задумываясь отрежу ее и культю обмотаю так, чтобы ее светлость не заметила ни пятнышка свежей крови. Жаль только, у меня не было времени получше очинить перья. Вчера сидела допоздна, шила себе нарукавники… – Она вынула из корзинки пару коричневых саржевых нарукавников, точь-в-точь как у работницы в бакалейной лавке. – Поэтому успела очинить всего семь или восемь перьев из той связки, что фермер Томсон подарил мне прошлой осенью. Чернила, по счастью, у меня всегда наготове: унция стальных опилок, унция чернильных орешков и пинта воды – или чая, если вы любите сорить деньгами, чего за мной, слава богу, не водится! Все это нужно поместить в бутылку, которую я вешаю за дверью на притолоку, и всякий раз, когда вы затворяете дверь – и уж тем более когда в сердцах ее захлопываете, как частенько случается у нас с Салли, – вы взбалтываете смесь в бутылке. Вот и весь рецепт, через несколько дней чернила готовы, можно писать что угодно, хоть завещание самой миледи, если понадобится.

– Помилуйте, мисс Галиндо, зачем же говорить такое – завещание миледи! Она ведь не умерла.

– Ну разумеется, иначе ее завещание писать было бы поздно. Будь на вашем месте моя Салли, я прибавила бы: «Дурья твоя башка!», но раз уж вы родственница миледи, мне положено соблюдать политес, а посему выражу это помягче: «Не понимаю, как вам пришло в голову сморозить очевидную глупость». Впрочем, вам все простительно, бедненькая хромоножка!

Не знаю, чего еще она бы наговорила, но появление миледи избавило меня от необходимости поддерживать разговор с мисс Галиндо, и я поковыляла в соседнюю комнату.

Довольно скоро туда же пришла миледи. Она начала рыться в своем бюро со словами:

– Должно быть, мистер Хорнер что-то напутал, сказав мне, будто бы без писца ему с работой не справиться. Сегодня у него нет никакого дела для мисс Галиндо. А она сидит, заложив перо за ухо, и ждет задания. Я подумала дать ей письма моей матери, мне хотелось бы иметь хорошую копию… Да вот же они! Нашла, не беспокойтесь, дитя мое.

Миледи вышла и спустя некоторое время вновь возвратилась ко мне, села и завела разговор о мистере Грее.

– Мисс Галиндо говорит, что своими глазами видела, как он направлялся служить молебен в деревенском доме! Я очень огорчена, это слишком напоминает мне поведение мистера Уэсли в годы моей молодости. Известно, что было потом – мятеж в наших американских колониях и французская революция. Помяните мои слова, когда религию и образование низводят с пьедестала… профанируют, если угодно… это плохо кончается для нации. Человек, которому служат молебен в его доме, где он только недавно поужинал хлебом с беконом, теряет уважение к храму, у него закрадывается крамольная мысль, будто одно место ничем не хуже другого, и то же он начинает думать о людях – чем один хуже другого? А дальше, будьте уверены, народ заговорит о своих правах, вместо того чтобы помнить о своих обязанностях. Почему мистер Грей не хочет меня послушаться и оставить все как есть! О чем, по-вашему, я узнала сегодня утром? Что усадьбу Хоум-Хилл, с трех сторон окруженную землями Хэнбери, купил какой-то пекарь-баптист из Бирмингема!

– Пекарь-баптист! – воскликнула я.

Я ни разу в жизни не видела раскольника, во всяком случае, насколько мне было известно, но часто слышала, как другие с ужасом говорили о вероотступниках, которые представлялись мне чуть ли не носорогами. С одной стороны, меня разбирало любопытство – хотелось своими глазами увидеть живого раскольника; с другой – терзал суеверный страх. Я даже удивилась, что кто-то из этих опасных людей занимается мирным ремеслом хлебопека.

– Да, моя милая! Так говорит мистер Хорнер. Зовут его, кажется, мистер Лэм. Впрочем, не важно: он баптист