– Сыграйте мне «Карнавал», – распорядился он. – Сейчас мы все увидим!

Джип заиграла. Учитель дважды кивнул, в одном месте постучал ногтем по зубам и закатил глаза, что означало: «Это следует играть совсем по-другому!», а в еще одном – хрюкнул. Когда она закончила, месье Армо присел рядом, взял ее за руку и, рассмотрев пальцы, заявил:

– Да-да, все надо начинать сначала! Распустились, подыгрывая этому скрипачу! Trop sympathique![13] Спину, спину держать – мы это исправим. Итак: по четыре часа в день шесть недель, и дело пойдет в гору.

– У меня маленький ребенок, месье Армо, – мягко возразила Джип.

Учитель подскочил:

– Что? Какой ужас! Вы его любите? Ребенок! Пищит наверно?

– Очень мало.

– Mon Dieu![14] Ну ничего, ничего, вы-то все так же прекрасны. Кто бы мог подумать! Как вы будете заниматься с этим ребенком? Нельзя ли его на время куда-нибудь пристроить? Дело-то серьезное. Такой талант пропадает. Сначала скрипач, потом ребенок! C'est beaucoup! C'est trop![15]

Джип улыбнулась, а месье Армо, под чьей внешностью скрывалась душевная чуткость, погладил ее по руке.

– Вы повзрослели, мой маленький друг, – уже серьезнее сказал он. – Не беспокойтесь, все еще можно поправить. Но ребенок! – Он причмокнул. – Ну что ж, крепитесь! Нас так легко не возьмешь!

Джип отвернулась, чтобы он не увидел ее дрожащие губы. Пропитавший все вокруг аромат сирийского табака, благоухание старых фолиантов и нот – темные, как лицо месье Армо, запахи; черный от сажи садик за окном, с кошками и одиноким чахлым кустом сумаха, пристальный взгляд карих выпученных глаз пианиста – все это возвращало ее к тем счастливым временам, когда она приходила сюда каждую неделю, полная веселья и сознания собственной важности, щебетала, купалась в грубоватом одобрении учителя и в музыке, сладко ощущая, что доставляет радость, сама радуется своим успехам и со временем научится играть по-настоящему хорошо.

Голос месье Армо, резкий и в то же время ворчливый, словно он понимал ее чувства, еще больше ее взволновал. Грудь Джип под птичьей блузкой ходила ходуном, на глаза навернулись слезы, губы задрожали пуще прежнего. Учитель говорил:

– Ну что вы, что вы! Невозможно поправить только старость. Вы правильно сделали, что пришли, дитя мое. Вы должны дышать музыкой. Если что-то идет не так, вы вскоре об этом забудете. Музыка, только она одна позволяет нам забыться. В конце концов, мой маленький друг, никто не может отнять у нас мечту – никакая жена, никакой муж не в состоянии этого сделать. Не унывайте, добрые времена еще наступят!

Джип невероятным усилием преодолела внезапный приступ слабости. Люди, посвятившие себя служению искусству, излучают неописуемое обаяние. Она покинула месье Армо после обеда, заразившись его страстью к музыке. В основе любой гомеопатии лежит ирония судьбы, и судьба теперь пыталась вернуть Джип к жизни с помощью того же зелья, каким отравила ее. Она стала отдавать музыке все свободное время. Джип посещала уроки два раза в неделю, переживая из-за расходов, – финансовое положение становилось все более удручающим. Дома она настойчиво тренировала руку и работала над своими композициями. За весну и лето она закончила несколько песен и этюдов, еще больше остались недописанными. Месье Армо терпеливо относился к ее экзерсисам, вероятно, понимая, что слишком резкая критика или неодобрение подрежут ученице крылья и она увянет, как цветок на морозе. К тому же в сочинениях Джип всегда присутствовал элемент свежести и оригинальности. Однажды он спросил ее:

– Что об этих вещах думает ваш муж?

Джип около минуты молчала.

– Я их ему не показываю.

И это было правдой. Она инстинктивно скрывала от Фьорсена сочинение музыки, опасаясь стать мишенью бессердечия, вспыхивавшего всякий раз, когда что-нибудь действовало ему на нервы, и понимая, что ее веру в себя, и без того хрупкую, уничтожит даже тень насмешки. Единственным человеком, которому она доверила свой секрет помимо старого учителя, как ни удивительно, был Росек. Однажды, переписав для себя одно из ее сочинений, граф озадачил ее, сказав: «Я знал. Я был уверен, что вы сочиняете музыку. Ах, сыграйте для меня эту вещь! Я не сомневаюсь в вашем таланте». Теплота, с которой он похвалил ее маленькое «каприччо», явно шла от сердца. Джип была так благодарна, что тут же сыграла для него несколько других мелодий и в довершение всего – песню, подходившую для его голоса. С этого дня Росек перестал казаться ей гнусным. Она даже стала проявлять к графу определенное дружелюбие и немного сочувствовать, наблюдая в гостиной или саду за его бледным худым лицом сфинкса. При этом Росек ни на шаг не приближался к исполнению своего заветного желания. Он больше не пытался за ней ухаживать, но Джип знала: стоило ей лишь намекнуть, как он немедленно перейдет в наступление. Облик и неиссякаемое терпение Росека вызывали у нее жалость. Женщины с характером Джип не способны питать открытую неприязнь к тем, кто ими искренне восхищается. Она расспросила графа о долгах Фьорсена. Выяснилось, что муж задолжал сотни фунтов и сверх того немало был должен самому Росеку. Мысли о долгах мужа давили на нее невыносимым грузом. Почему он так поступал? Как можно умудриться влезть в такие долги? Куда девались деньги, которые он зарабатывал? Ведь лето принесло неплохие сборы. Сознавать, что ты должен направо и налево, так унизительно. Подобным образом поступают только люди низкого происхождения. На что он тратит деньги? На эту девушку, на других женщин? Или просто у него не характер, а кафтан с дырявыми карманами?

Наблюдая за Фьорсеном весной и в начале лета, Джип поняла, что в муже произошла какая-то перемена, что-то сломалось, словно пружина в часах, которые сколько ни заводи – все без толку. При этом он упорно работал – возможно, даже упорнее, чем обычно. Она слышала, как Фьорсен раз за разом повторяет какой-нибудь пассаж, словно никак не может удовлетвориться. Однако его игра, похоже, потеряла пылкость и размах, стала пресной, словно смычком двигало разочарование. Как если бы Фьорсен говорил самому себе: «Какой теперь от этого толк?» Лицо его тоже изменилось. Джип знала, была уверена, что он тайком от нее пьет. Из-за размолвки с ней? Из-за этой девчонки? Или просто унаследовал привычку от предков-пьяниц?

Джип старалась не задерживаться на таких вопросах. Поднимать их означало терпеть бесполезные споры, повторять бесполезное признание, что она его не любит, выслушивать бесполезные клятвы мужа,