Однажды, прогуливаясь в густом лесу, что растет на берегу озера вокруг фермы, он обсуждал эту мысль сам с собой, то и дело повторяя:

– Может быть, бросить все и вернуть ему аренду?

Вдруг чей-то голос поблизости произнес:

– Держись за ферму, дурак! Держись крепче, дур-рак! Держись, дур-рак!

Место было пустынное, и Уильям остановился, не понимая, откуда исходит таинственный голос. Вдруг с толстой ветки у него над головой спорхнул на траву огромный зелено-красно-желтый попугай ара и, то взлетая, то припадая к земле, неуклюже, но довольно проворно исчез из виду в густой чаще леса. Больше Уильям его не видел. Происшествие напомнило ему Робинзона Крузо и его птицу. Дело, однако, осложнялось тем, что у Уильяма никогда не было попугая; к тому же его напугала удивительная созвучность слов бестолковой птицы собственным мыслям.

Вернувшись домой, Уильям рассказал о случившемся жене. Поскольку люди, ведущие одинокую жизнь и к тому же много выстрадавшие, склонны к суевериям, Гертруда не посмеялась над удивительным приключением, как наверняка поступила бы, находись она в более здравом расположении духа.

Уильям с женой долго обсуждали, что же делать с фермой. Решимость их подогревалась тем, что всего в пятнадцати милях от Мардайкс-Холла землевладелец выставил на торги точно такую же ферму. Гертруда, страдавшая от недружелюбия сэра Бейла тем сильнее, что она приходилась ему дальней родственницей – они выяснили это, сверив записи о рождении, – весьма энергично настаивала на переезде. Она уговаривала мужа с чисто женской настойчивостью и изобретательностью. Однако вскоре пыл ее уменьшился; виной тому было очень странное сновидение.

Гертруда легла в постель, по-прежнему размышляя о том, как быть с фермой. Видимо, она заснула, хотя и не заметила этого. Даже во сне она не переставала думать о переезде. Ей казалось, что она не спит; в комнате горела свеча, Гертруда лежала, ожидая возвращения мужа, уехавшего на ярмарку в близлежащий городок Хейворт, и отчетливо видела все, что происходит в комнате. Ночь стояла душная, и окно было приоткрыто. Вдруг внимание женщины привлек тихий шелест крыльев за окном; она с удивлением увидела, что на подоконник вскочила сойка.

Гертруда села в постели, удивленная и немного напуганная прилетом столь крупной птицы. В первое мгновение она не сообразила даже вспугнуть птицу и смотрела на нее, как говорится, во все глаза. В ногах постели стоял небольшой диван; сойка стремительно упорхнула под него. Гертруда протянула руку к колокольчику и при этом раздвинула занавески, остававшиеся незадернутыми только у изножья кровати. Она с изумлением увидела, что возле постели стоит молодая женщина в черном платье, со старомодным капюшоном на голове. Незнакомка была хороша собой и смотрела на Гертруду очень ласково, но губы ее то и дело сурово сжимались, а брови хмурились, выдавая потаенную боль. Эти легкие судороги искажали ее лицо лишь на мгновение и набегали на чело не чаще раза в минуту.

Впоследствии Гертруда не могла объяснить, почему не испугалась при виде незнакомки, стоящей у ее постели, словно на правах лучшей подруги. Помимо доброты, лучившейся во взгляде, от незнакомки исходило некое влияние, подавлявшее ужас в душе Гертруды. Снежно-белой рукой незнакомка в черном прижимала к груди белый платок.

– Кто вы? – спросила Гертруда.

– Я твоя родственница, хоть ты меня и не знаешь. Я пришла сказать, чтобы ты не уезжала из Факсвелла (так называлась ферма) и не покидала Дженет. Если уедешь, я отправлюсь следом и напугаю тебя до смерти.

Ее трепещущий голос доносился едва слышно, но очень отчетливо. Гертруде казалось, что он звучит не в ушах, а где-то в голове.

Сказав так, незнакомка зловеще улыбнулась и отняла от груди платок. Под ним зияла разверстая рана, в глубине которой корчилась отвратительная змея.

Гертруда завизжала от ужаса и, спрятавшись с головой под одеяло, лежала ни жива ни мертва, пока на крик не прибежала горничная. Девушка обшарила комнату, никого не нашла, закрыла окно и, как могла, успокоила хозяйку.

Если это видение и было ночным кошмаром, плодом ее воображения, воплощением главной из противоречивых мыслей, раздиравших разум Гертруды, то, по крайней мере, оно возымело действие: миссис Фельтрэм решила не покидать Факсвелл. На том и порешили; отношения между обитателями фермы и хозяином Мардайкс-Холла оставались натянутыми.

Нелады между сэром Бейлом и лучшей подругой очень расстраивали леди Мардайкс, хоть муж и не требовал от жены порывать все отношения с кузиной. Но для Гертруды дорога в Мардайкс-Холл была заказана. Даже леди Мардайкс полагала, что безопаснее встречаться с подругой в Факсвелле, нежели приглашать ее к себе с риском навлечь на себя гнев сэра Бейла. Так прошло несколько лет.

До баронета не доходило никаких известий о Филипе Фельтрэме, в городке о нем тоже ничего не слыхали. Кое-кто полагал, что он случайно или намеренно покончил с собой в водах темного озера, но другие возражали, что этого не может быть, иначе волны непременно вынесли бы тело на берег.

Неуютно и мрачно было в Мардайкс-Холле. В просторных комнатах не звучал детский смех, и мало-помалу угасли последние надежды баронета и жены на появление потомства.

Отсутствие наследника, несомненно, укрепило сэра Бейла в мысли о том, что над поместьем нависла угроза. Им овладела болезненная фантазия – будто Уильям Фельтрэм и старый Требек плетут против него заговор. Вряд ли стоит говорить, что такая идея могла возникнуть только в воспаленном воображении.

Во всех прочих отношениях сэр Бейл, однако, сохранял ясный и острый ум, в делах был трезв и решителен. Тем не менее странная причуда, какой бы надуманной она ни казалась, отнюдь не противоречила склонной к подозрениям натуре сэра Бейла.

После свадьбы сэра Бейла и мисс Дженет Фельтрэм прошло семь лет. Если не считать смерти горячо любимого сына, за эти годы произошло единственное событие, повергшее семью в траур. Скончался сэр Уильям Уолсингэм, муж сестры леди Мардайкс. Леди Уолсингэм переселилась в уютный домик в Айлингтоне, входивший во вдовью часть наследства, и, будучи не стесненной в средствах, время от времени наезжала в гости в Мардайкс-Холл. В этих визитах ее часто сопровождала третья сестра, леди Хейворт. Сэр Оливер, член парламента, большую часть года проводил в Лондоне, занятый политикой и интригами, и, подобно многим завсегдатаям веселых пиров, страдал жестокими приступами подагры.

Долгая разлука и перемены в семейных отношениях не сказались на сердечной привязанности сестер друг к другу. Они всегда были на редкость дружны между собой.

Была ли леди Мардайкс счастлива с мужем? Женщина наподобие ее, нежная и любящая, может найти свое счастье с любым мужчиной,