Кончалось тем, что через день-другой мы обирали куст догола. Наш слуга часто переправлялся сюда метить деревья для вырубки. Однажды он взял с собой и нас; он бродил по лесу, постукивая топором, а мы тем временем ждали его на берегу. Интересно, сохранилась ли еще большая старая лодка. Должно быть, разбилась или ее бросили где-нибудь. Я не видел ее с тех пор, как мы вернулись домой. Дело было в той роще, что лежит справа. Другая, та, что напротив, называлась лесом; говорили, что в старые времена этот лес тянулся к северу, по берегу озера, миль на восемь. В нем водились олени, были там лесничий, егерь, королевский судебный чиновник по лесам – все честь по чести. Ваш брат старше вас. Помнится, он уехал то ли в Индию, то ли в колонии. Жив ли он?

– Мне дела нет.

– Не очень-то это по-родственному. Но вы хотя бы знаете, жив он или нет?

– Понятия не имею. Какая разница? Если он жив, то клянет где-нибудь судьбу, обливается потом и жует горький хлеб. А если мертв, превратился в прах или, того хуже, сгнил и смердит.

Сэр Бейл с любопытством взглянул на него. Всего год-другой назад Филип проливал горькие слезы, тоскуя в разлуке с братом. Неузнаваемый Фельтрэм мрачно взглянул ему в лицо и презрительно фыркнул.

– Полагаю, вы шутите? – осведомился сэр Бейл.

– Никоим образом. Это чистая правда. Будь вы честны, вы бы и сами так сказали. Если он жив, пусть остается там, где есть, а ежели мертв, мне не нужны ни тело его, ни душа. Тс-с-с! Слышите этот шум?

– Будто ветер стонет в лесу?

– Да.

– Но я не чувствую дуновения ветра. Ни один листик не шевелится.

– Мне тоже так кажется, – ответил Фельтрэм. – Пойдемте.

Он зашагал вверх по пологому склону, усеянному острыми камнями, куртинками папоротников и дрока. Долина казалась дикой и неприютной; вдалеке, там, где ущелье сворачивало к востоку, неодолимой стеной высились зубчатые скалы.

Путешественники молча поднялись к приметной рощице, на которую указал Фельтрэм с Мардайксского берега.

Когда они подошли ближе, выяснилось, что роща не так густа, как казалось издалека, а два или три дерева отличаются невиданной толщиной. По левую руку от них расстилалась во всем своем величии широкая Клустеддская долина, достигавшая местами трех миль в ширину. Склоны ее были усеяны отдельно стоящими деревьями и небольшими рощицами, которые по мере спуска ко дну долины становились все гуще, превращаясь в непроходимую чащу Клустеддского леса, нарядно расцвеченного багряно-золотыми красками осени. В дремотном безветрии не дрожал ни один листок, лесные дали дышали тишиной и покоем.

А теперь я расскажу диковинные вещи. Это не выдумка, я опираюсь на подлинные слова сэра Бейла, и рассказ его, как это ни удивительно в столь необычных обстоятельствах, был на редкость последователен. Скептики могут справедливо указать, что сэр Бейл в те минуты был тяжело болен и разум его, затуманенный лихорадкой, мог подвести своего обладателя; что ж, правда это или нет – пусть каждый решает по своему усмотрению.

С ветки дерева вспорхнула вспугнутая приближением незваных гостей яркая птица, похожая на огромного попугая ара. Припадая к земле, птица испуганно метнулась под защиту густого леса, к кустам на берегу небольшого ручейка, который, выныривая из чащи, весело петлял вдоль лощины. По берегу этого ручья сэр Бейл с Фельтрэмом поднимались от озера вверх по долине.

Птица неуклюже скакала по траве, словно у нее было перебито крыло, то ныряя в заросли, то стремглав взвиваясь в воздух, и непрестанно испускала пронзительные крики.

– Наверно, это попугай старой миссис Эмеральд, что улетел неделю назад, – предположил сэр Бейл, всматриваясь в птицу. – У нее, кажется, был ара?

– Нет, – ответил Фельтрэм. – У нее был серый попугай. В Клустеддском лесу водятся диковинные птицы. Мои предки коллекционировали всех птиц, какие могли выжить в нашем климате, но не сумели обеспечить им кров и привычную еду. В конце концов они разлетелись и стали морозоустойчивыми.

– Подумать только, никогда о таком не слыхал! – воскликнул сэр Бейл. – Эти птицы могут создать славу нашему лесу. Ну и жирная же тварь! Взгляните только! Грудка зеленая, крылья темно-алые с желтым, а голова побелела – наверно, от старости. Клюв крючком – страх, да и только! Но оперение роскошное. Что-то среднее между попугаем ара и грифом.

Сэр Бейл весело болтал, выказывая недюжинный интерес истинного любителя орнитологии – слабость к птицам он питал с юности. На мгновение он позабыл о своих заботах и даже о цели необычайного путешествия.

Мгновение спустя с тех же самых ветвей вспорхнула еще одна птица, белая, как снег, изящная и стройная. Взмахнув крыльями, она исчезла в лесу.

– Коршун, наверно. Но туловище у него длинновато для коршуна, правда? – сказал сэр Бейл, провожая птицу взглядом.

– Какой-нибудь заморский коршун, – предположил Фельтрэм.

Тут баронет заметил, что вокруг них на земле весело скачет сойка, непуганая, подобно всем птицам, выросшим в глуши. Склюнув что-то на земле, она повернула голову, с любопытством взглянула на непрошеных гостей и так, кивая и поклевывая, описывала у их ног круг за кругом. Затем сойка вспорхнула и уселась на корявую ветку старого дуба. В сумрачном лабиринте его ветвей виднелось множество других птиц. Сойка слетела вниз и опустилась на широкий алтарный камень друидов, который возвышался среди толстых, как змеи, корней дуба, как чудовищный стол на утопленных в землю каменных подпорках.

Птичка самодовольно запрыгала по камню, красуясь перед зрителями, точно актриса на подмостках; потом, мгновение поколебавшись, вспорхнула и вслед за другими птицами исчезла в густой чаще леса.

– Вот, – сказал Фельтрэм. – Вот оно, это дерево.

– О, я хорошо помню его! – воскликнул сэр Бейл. – Гигантский ствол; а вот и те самые отметины – никогда прежде не замечал, что они похожи на буквы. Точно, Х. и Ф. – вот они. Странно, что раньше я не обращал на них внимания. Такие огромные, кое-где глубоко прорезаны, а местами совсем заплыли, поросли мхом. Неудивительно, что я принимал их за естественные трещины и вмятины на коре.

– Очень похоже, – отозвался Фельтрэм.

Сэр Бейл заметил, что с той минуты, как они сошли на берег, Фельтрэм чудовищным образом переменился до неузнаваемости. Лицо его становилось все мрачнее, резче, темные тени под глазами придавали смуглым чертам выражение порочной злобы.

Суровое величие пустынного леса, отталкивающая мрачность молчаливого спутника наполнили душу баронета смутной тревогой. Сэр Бейл и Фельтрэм в полном молчании стояли бок о бок, вглядываясь в лесную чащу. На пушистом, как газон, травянистом ложе долины возвышались величественные одиночные деревья; подчиняясь прихотливой руке природы, сбились в живописные куртины