Пиннеберг идет прямо в магазин Бергмана, прямо в маленькую темную клетушку, которая просто отгорожена от магазина. И действительно, Бергман сидит там и снимает письмо с копировального пресса. У Бергмана еще этим занимаются.

– Ничего себе, Пиннеберг! – говорит Бергман. – Как жизнь?

– Господин Бергман, – говорит Пиннеберг с трудом. – Я был невероятным ослом, уйдя от вас. Прошу прощения, господин Бергман, я буду всегда забирать почту.

– Прекратите, – кричит господин Бергман. – Не говорите ерунды, господин Пиннеберг. Я не слышал того, что вы сказали, господин Пиннеберг. Вам не нужно просить у меня прощения, я все равно вас не возьму обратно.

– Господин Бергман!

– Не говорите! Не умоляйте! Потом вам будет стыдно за то, что вы умоляли, и это было зря. Я не возьму вас обратно.

– Господин Бергман, вы тогда сказали, что хотите заставить меня помучиться месяц, прежде чем снова взять меня…

– Я это сказал, господин Пиннеберг, вы правы, и мне жаль, что я вам такое сказал. Я сказал это в гневе, потому что вы такой порядочный человек, такой любезный человек – за исключением почты – и уходите к такому пьянице и ловеласу. Я сказал это в гневе.

– Господин Бергман, – снова начинает Пиннеберг. – Я теперь женат, у нас будет ребенок. Кляйнхольц меня уволил. Что мне делать? Вы знаете, как здесь в Духерове. Работы нет. Возьмите меня обратно, прошу. Вы знаете, что я зарабатываю свои деньги честно.

– Я знаю. Знаю, – качает головой Бергман.

– Возьмите меня обратно, господин Бергман. Пожалуйста!

Этот маленький некрасивый еврей, с которым Господь не очень милостиво обошелся при его создании, качает головой:

– Я вас не возьму, господин Пиннеберг. А почему? Потому что я не могу вас взять!

– О, господин Бергман!

– Брак – это нелегкое дело, господин Пиннеберг, вы рано это поняли. У вас хорошая жена?

– Господин Бергман!

– Я вижу, что хорошая. Вижу. Надеюсь, что она и впредь будет хорошей. Послушайте, Пиннеберг, то, что я вам говорю, – чистая правда. Я хотел бы вас взять, но не могу, жена не хочет. Она крайне недовольна вами, потому что вы сказали ей: «Вы не имеете права мне указывать», она вам этого не простит. Я не могу вас снова взять, мне очень жаль, господин Пиннеберг, это невозможно.

Пауза. Долгая пауза. Маленький Бергман вертит ручку копировального пресса, достает письмо и смотрит на него.

– Да, господин Пиннеберг, – говорит он медленно.

– Если бы я пошел к вашей жене, – шепчет Пиннеберг. – Я могу пойти к ней и извиниться, господин Бергман.

– Есть ли в этом смысл? Нет, смысла нет. Знаете, Пиннеберг, моя жена скажет, что ей нужно все обдумать, а вы будете ходить, просить, унижаться… Но все равно она вас не возьмет, и мне придется, в конце концов, сказать вам, чтобы вы больше не приходили. Женщины жестоки, господин Пиннеберг. Ну что ж, вы молоды, вы еще ничего не знаете об этом. Как долго вы женаты?

– Чуть больше четырех недель.

– Чуть больше четырех недель. Вы еще по неделям считаете. Ну что ж, вы будете хорошим мужем, это видно. Вам не нужно стыдиться того, что просите кого-то о чем-то – это нормально. Главное – быть вежливыми друг с другом. Всегда будьте добры к своей жене. Помните всегда, что это всего лишь женщина и ума у нее немного. Мне жаль вас, господин Пиннеберг.

Пиннеберг медленно уходит.

Приходит письмо, и Ягненок в фартуке бежит через весь город, чтобы поплакать у Кляйнхольца.

Настало двадцать шестое сентября, пятница, и в эту пятницу Пиннеберг, как и обычно, на работе. Ягненок же занята уборкой. И пока она возится, кто-то стучит в дверь, она говорит:

– Входите. – И появляется почтальон и спрашивает:

– Здесь живет госпожа Пиннеберг?

– Это я.

– Вам письмо. Повесьте табличку на дверь – у меня не собачий нюх.

С этими словами почтальон уходит.

Ягненок стоит с письмом в руке – большим конвертом фиолетового цвета с крупным неразборчивым почерком. Это первое письмо, которое Ягненок получает в своей замужней жизни, с родственниками из Плаца она не переписывается.

Это письмо не из Плаца, оно пришло из Берлина. И когда Ягненок переворачивает его, на нем даже есть адрес отправителя, точнее – отправительницы.

«Миа Пиннеберг. Берлин, Северо-запад, 40, Шпенерштрассе 92, 11».

«Мать Ганнеса. Миа, а не Мария, – думает Ягненок. – Не очень-то она спешила с ответом».

Но она не открывает письмо сразу. Она кладет его на стол и, продолжая убираться, иногда бросает на него взгляд. Оно лежит и ждет, пока придет мальчик. Они прочтут его вместе, так будет лучше всего.

Но вдруг Ягненок откладывает тряпку для пыли. У нее возникает предчувствие, что настал важный момент, она в этом уверена. Она быстро бежит на кухню вдовы Шарренхёфер и моет руки под краном. Шарренхёфер что-то ей говорит, а Ягненок механически отвечает: «Да», но на самом деле ничего не слышит. Она уже перед зеркалом, поправляет волосы, проверяет, выглядит ли она хоть немного прилично.

А затем энергично плюхается на угол дивана, позабыв про запрет – пружины под ней стонут, – она берет письмо, открывает его. И начинает читать.

Она не сразу понимает, что там написано.

Она читает его во второй раз.

Но затем она поднимается, и ноги у нее слегка дрожат, но это ничего, ей нужно бежать к Кляйнхольцу, нужно немедленно поговорить с мальчиком.

О боже, она не должна слишком радоваться, это навредит Малышу.

«Следует избегать всех сильных душевных волнений», – предписывают «Чудеса материнства».

– О боже, как я могу этого избежать? Да и хочу ли?

В конторе у Кляйнхольца царит довольно мрачная атмосфера, три бухгалтера сидят без дела, и Эмиль тоже. Сегодня на самом деле никакой работы нет. Но пока бухгалтеры делают вид, что работают с лихорадочным рвением, Эмиль просто сидит и размышляет, не захочет ли Эмилия снова устроить ему переполох. Сегодня утром ей это уже удалось, дважды.

И в этой скучающей конторе вдруг распахивается дверь, и в нее врывается молодая женщина