– В Зеленом конце.

– Это на самой окраине? Ну! А теперь ваш номер члена профсоюза. Хорошо… – Господин Фридрихс задумчиво смотрит на записку. – Я положу эту записку рядом с чернильницей, видите, чтобы она всегда была у меня на виду. И когда что-то появится, я сперва подумаю о вас…

Пиннеберг хочет что-то сказать.

– Итак, я отдам вам предпочтение, господин Пиннеберг, это на самом деле несправедливо по отношению к другим желающим, но я возьму на себя эту ответственность. Я сделаю это. Потому что вы в затруднительном положении!

Господин Фридрихс, прищурившись, рассматривает записку, берет красный карандаш и добавляет жирный красный восклицательный знак в конце.

– Вот так! – говорит он удовлетворенно и кладет записку рядом с чернильницей.

Пиннеберг вздыхает и собирается уходить.

– Итак, вы обязательно подумаете обо мне, господин Фридрихс, не так ли?

– Вы у меня записаны. Записаны, точно. До завтра, господин Пиннеберг.

Пиннеберг в нерешительности стоит на улице. На самом деле он должен снова идти в контору к Кляйнхольцу, у него всего несколько часов свободного времени для поиска работы. Но ему противно это делать, ему особенно противно видеть своих бывших сослуживцев, которые не только не уволились вместе с ним, но и даже не подумывают об этом. Некоторые из них с сочувствием спрашивают:

– Ну что, еще нет работы, Пиннеберг? Ну-ка, давай, действуй, дети требуют хлеба, ты же молодожен!

– Идите вы к черту… – с чувством говорит Пиннеберг и направляется в сторону городского парка.

Этот холодный, ветреный, пустой городской парк! Эти клумбы, как будто разоренные! Эти лужи! И ветер такой сильный, даже сигарету не закуришь! Ну, так даже лучше, с курением скоро тоже будет покончено. Какой дурак! Никому не нужно отказываться от курения через шесть недель после свадьбы, только ему!

Да, ветер невыносимый. Когда подходишь к краю городского парка, где начинаются поля, он прямо бросается на тебя. Он трясет тебя, пальто развевается, шляпу надо крепко держать. Это настоящие осенние поля, мокрые, сырые, неопрятные, безрадостные… Дома – здесь – есть дурацкая пословица: «Хорошо, когда дома пустые, людям места больше».

Итак, Зеленый конец. А когда и Зеленый конец заканчивается, начинается что-то другое, более дешевое, в любом случае четыре стены, крыша над головой, тепло.

Жена… жена. Прекрасно лежать в постели и слышать, как кто-то другой дышит рядом в ночи. Прекрасно читать газету и видеть, как кто-то сидит в углу дивана, шьет и штопает. Прекрасно приходить домой и слышать: «Добрый день, мальчик мой. Как дела сегодня? Все в порядке?» Прекрасно иметь кого-то, о ком можно заботиться и для кого можно работать, ну да, пусть даже заботиться и быть безработным при этом. Прекрасно, когда есть кто-то, кого можно утешить.

Вдруг Пиннеберг начинает смеяться. Ну да, этот лосось. Эта четверть фунта лосося. Бедный Ягненок, как же она была несчастна! Утешение – вот что важно. Однажды вечером, когда они собирались ужинать, Ягненочек заявляет, что не может есть, вся еда для нее противная, ничего не нравится. Но сегодня она видела в гастрономе копченого лосося, такого сочного и розового, – ох, если б она только могла его попробовать…

– Почему ты его не купила?

– О чем ты, знаешь, сколько он стоит?!

Ну вот, они разговаривают о том о сем, это, конечно, безрассудно, слишком дорого для них, но если уж Ягненок не может есть ничего другого… Пиннеберг сразу же откладывает ужин на полчаса – он сейчас же поедет в город.

Ни за что! Ягненок хочет пойти сама! О чем он вообще думает? Ходьба очень полезна для нее, а он считает, что она должна сидеть здесь в страхе: вдруг он купит что-то не то?! Ей нужно самой увидеть, как продавщица режет лосося кусок за куском. Так что она обязательно пойдет сама.

– Ну хорошо. Иди ты.

– А сколько купить?

– Восьмушку. Нет, лучше возьми четверть. Гулять так гулять.

Он видит, как она уходит, у нее красивая походка и широкий шаг, и вообще в этом синем платье она выглядит великолепно. Он смотрит ей вслед, прислонившись к окну, пока она не исчезает, а потом начинает ходить взад-вперед. Он считает: если он пройдет по комнате пятьдесят раз, она обязательно появится. Он бежит к окну. Верно, только что Ягненок зашла в дом, даже не посмотрела вверх. Значит, теперь осталось всего две или три минуты. Он стоит и ждет. Ему даже кажется, что дверь в коридор открылась. Но Ягненок не заходит.

Что, черт возьми, происходит? Он видел, как она зашла в дом, но она все еще не пришла… Он открывает дверь в коридор, и прямо в дверном проеме стоит Ягненок, вжавшись в стену, с лицом, залитым слезами от страха, и протягивает ему блестящий от жира пергамент, где ничего нет.

– Боже мой, Ягненочек, что случилось? Ты потеряла лосося?

– Съела, – всхлипывает она. – Все съела сама.

– Ты прямо с бумаги его съела? Без хлеба? Целый кусок? Ягненок!

– Съела, – всхлипывает она. – Совсем одна.

– Ну иди сюда, Ягненочек, расскажи. Заходи, не нужно из-за этого плакать. Расскажи по порядку. Итак, ты купила лосося…

– Да, того лосося, которого я хотела. Я уже не могла смотреть, как продавщица его нарезает и взвешивает… Он такой аппетитный, у меня аж слюнки потекли. Едва я вышла на улицу и зашла в следующий проулок, взглянула на кусочек – и он исчез…

– И что дальше?

– Так всю дорогу продолжалось: каждый раз, когда попадался проулок, я не могла удержаться и заходила в него. И сначала я не хотела тебя обманывать, я точно делила пополам каждый ломоть… Но потом подумала, что от одного кусочка от тебя не убудет… И я съела несколько твоих кусочков, но один кусок я все же приберегла для тебя, я принесла его с собой сюда на крыльцо – прямо сюда, к двери…

– И ты все-таки его съела?

– Да, потом я все-таки его съела, и я так плохо поступила, теперь ты остался без лосося, мальчик мой. Но это не со зла, – снова всхлипывает она. – Я не специально. Я никогда не была жадной. И мне ужасно грустно, если Малыш тоже станет таким жадным. И… и мне теперь снова сбегать в город и принести тебе лосося? Я принесу его, честное слово, я принесу его сюда.

Он держит ее в своих объятиях.

– Ты моя малютка… Ты моя маленькая глупышка, в этом нет ничего плохого…

И он утешает ее, успокаивает, вытирает ей слезы, и постепенно они начинают целоваться, наступает вечер, затем ночь.

Пиннеберг уже