Уинтерборн тоже стал другой. По-прежнему мягкий, он, однако, мог теперь критически относиться к Грейс. Прошло время, когда Грейс Мелбери была в его глазах непогрешима, как существо высшего порядка. Он и перемену-то заметил в ней потому, что его отношение к ней изменилось. Ведь перед ним была не близкая, понятная Грейс, а таинственная незнакомка, которую ему еще предстояло узнать: взгляды ее стали шире, она держалась с бо`льшим достоинством, с большей уверенностью, чем прежняя Грейс. На первых порах он не мог решить, нравится ли ему эта перемена, но своя прелесть в этом, во всяком случае, была.

Затянувшееся молчание Джайлса испугало впечатлительную душу Грейс: не таится ли в нем недоброе?

– О чем ты задумался? Какие мысли проложили эти морщинки на лбу? – спросила она. – Я не обидела тебя, сказав, что еще не время серьезно говорить о будущем?

Тронутый искренней любовью, прозвучавшей в этих словах, и глубоко взволнованный, Уинтерборн отвернулся, взяв Грейс за руку. Он уже сожалел, что позволил себе критиковать ее.

– Ты очень хорошая, Грейс, очень, – проговорил он глухо. – Ты стала гораздо лучше, чем была.

– Почему?

Он не мог бы ей объяснить почему и ответил, уклончиво улыбаясь, что она стала еще красивее, хотя думал совсем о другом. Он держал ее правую руку своей правой, так что лица их были обращены в разные стороны; видя, что Джайлс не собирается отпускать ее руку, Грейс решилась мягко укорить его.

– Мне кажется, мы зашли не дальше, чем дозволено в таких обстоятельствах, и достаточно далеко, чтобы мой бедный отец больше не волновался, не правда ли, Джайлс? Мы ведь с тобой те же, что были. Видишь ли, Джайлс, дело мое еще не кончено, вдруг… Представь себе только, что я никогда не получу свободы: возникнет какое-нибудь препятствие или недостанет какого-нибудь документа…

Грейс побледнела, дыхание у нее оборвалось. До самой последней фразы разговор их был беспечной любовной болтовней. Мрачные события прошлого, еще более мрачное будущее, если хлопоты Мелбери не увенчаются успехом, – все было на какой-то миг забыто. Теперь же несчастные обстоятельства снова обступили их, свет и тень заняли подобающие места.

– Но, кажется, дело уже решено, – проговорила Грейс. – Отец пишет, что ему сказал адвокат?

– Пишет, что все в порядке. Случай простой, проще не бывает. Еще, правда, не все оформлено, как полагается по закону. И это естественно.

– Да, конечно! – сказала Грейс и, нахмурив лоб, задумалась. – Но ведь отец написал, что дело почти решено, да? А ты сам что-нибудь знаешь про новый закон?

– Подробно не знаю. Слыхал только, что если муж и жена не ладят, то развестись теперь очень легко. Никакого постановления парламента не надо.

– Они, наверное, просто должны что-нибудь подписать или под присягой рассказать о чем-нибудь?

– Да, наверное.

Сострадательный человек, услыхав, как эти две простых души рассуждают об имперском законе, зарыдал бы, знай, какие опасные мечты лелеют они, усыпленные неведением.

Какое-то время оба молчали, как дети при виде чудесного, непостижимого явления.

– Джайлс, – наконец сказала Грейс, – когда я вспоминаю, как серьезно мое положение, то очень расстраиваюсь. Давай уйдем отсюда. Мы с тобой так долго вместе – это опрометчиво с моей… с нашей стороны. Вдруг кто-нибудь нас увидит?.. Я почти что уверена, – прибавила она с сомнением, – что не должна позволять тебе брать мою руку, ведь документы еще не подписаны и я по-прежнему связана ненавистными узами. Мой отец потерял голову. Правда, я ни перед кем не чувствую никаких моральных обязательств, и на моем месте ни одна женщина, имеющая гордость, не чувствовала бы их после всего, что было, но хочу, чтобы приличия были соблюдены.

– Да-да, конечно. Но твой отец пишет в письме, что жизнь коротка. И он прав, поэтому я так хочу знать, Грейс, твое теперешнее ко мне отношение. Минутами я чувствую себя, после того как получил это письмо, точно ребенок, который ничего не понимает и всего боится. Если одному из нас суждено умереть до того, как будут окончены все формальности и ты станешь свободна, если один из нас отойдет в мир иной и мы не воспользуемся этой краткой, минутной, но вполне реальной возможностью, то я, умирая, спрошу себя, если это буду я, «правильно ли, что ни разу тебя не поцеловал». А я, видит Бог, ни разу тебя не целовал, хотя ты и обещала быть моей, а теперь уже никогда не поцелую. Вот что я подумал бы.

Грейс смотрела, как слова слетают с губ Уинтерборна, точно они были видимы, лицо ее становилось печально. Услышав же последние слова, она опустила голову и сказала:

– Да, я тоже об этом все время думаю и совсем не хочу быть сдержанной и холодной с тобой, моим единственным другом, который столько лет и так преданно любит меня; я не хочу причинять тебе боль, как причиняла когда-то в те бездумные дни. Не хочу! Но могу ли я сейчас позволить тебе… Не слишком ли рано?..

В глазах Грейс от смущения и страха заблестели слезы. Честный Уинтерборн не стал настаивать, видя смятение Грейс.

– Да, ты права, – ответил он, уже раскаиваясь в сказанном. – Лучше подождать, пока все устроится. А что пишет тебе отец?

Уинтерборн хотел спросить, в каком положении дело, но Грейс, поняв его по-своему, стала простодушно пересказывать ту часть письма, где Мелбери советовал ей, как вести себя.

– Он пишет… то, что я уже сказала тебе. Рассказать подробнее?

– Нет, конечно, если это секрет.

– Вовсе не секрет. Я перескажу тебе все слово в слово, Джайлс, если ты хочешь. Он пишет, что я должна подать тебе надежду. Вот! Но я не могу пока зайти так далеко, как он этого хочет… Ну, пойдем отсюда, – прибавила Грейс и, мягко высвободив свою руку из его ладони, первая пошла к выходу.

– Я подумал, что не мешало бы пообедать, – сказал Уинтерборн, спускаясь с небес на землю. – Тебе надо обязательно поесть. Пойдем, я знаю здесь