Он решил довести расследование до конца и не стесняться пустяками, поэтому без колебания отворил дверь, пренебрегши колотушкой, и неслышно вошел в дом.

Большой квадратный холл с дубовыми полами, лестничным маршем и стенами, обшитыми дубовыми панелями, был слабо освещен тусклой лампой, свисавшей с поперечной балки на потолке. В холле никого не было. Мелбери прошел в коридор и прислушался у двери, которая, как он знал, вела в гостиную, но там было совсем тихо. Тогда он повернул ручку: гостиная оказалась пуста. В камине горел небольшой огонь – единственное освещение комнаты, – и его отблески весело плясали на покрытой позолотой мебели, которая своим музейным изяществом менее всего подходила к тяжеловесной простоте дома. Хозяйка, по всей вероятности, сама обставляла эту гостиную, чтобы смягчить многовековую угрюмость родовой английской усадьбы. Разочарованный тем, что не встретил зятя с первых шагов, Мелбери вошел в столовую, в которой не горели ни свечи, ни камин. Холод нетопленого помещения говорил о том, что миссис Чармонд сегодня здесь не обедала.

Настроение Мелбери к этому времени несколько смягчилось. Все вокруг было так мирно, так безобидно и покойно, что он не испытывал больше желания вступать в ссору ни с Фитцпирсом, ни с кем бы то ни было другим. Видя это чинное благолепие, он скорее почувствовал, чем сообразил, что там, где так покойно и прилично, не могут твориться те гнусные деяния, которые он подозревал. Ему вдруг пришло в голову, что, будь даже подозрения его справедливы, его внезапное, если не беззаконное, вторжение в чужой дом может обернуться позором и унижением не только для его обитателей, но и для них с Грейс. Если разразится скандал, то больше всех пострадает, конечно, его дочь. И Мелбери решил, что будет вести себя более разумно и поговорит с зятем наедине, как поговорил уже с миссис Чармонд.

Неслышно, как и вошел, Мелбери поспешно ретировался. Проходя мимо гостиной, он услышал сквозь потрескивание поленьев в камине какой-то легкий шум и, тихонько приоткрыв дверь, увидел, как через противоположную высокую стеклянную дверь выходят наружу две фигуры: в женщине он узнал хозяйку дома, в мужчине – своего зятя. Мгновение спустя они исчезли за дверями, слившись с темнотой парка.

Мелбери вернулся в холл, вышел во двор через парадную дверь и, обогнув дом, оказался возле террасы, прилегавшей к гостиной. Он подошел как раз вовремя: остановившись у ограды, отделяющей газон от парка, Фитцпирс и миссис Чармонд нежно прощались.

Расставшись с возлюбленным, миссис Чармонд тотчас поспешила в дом, а Фитцпирс зашагал вглубь парка и исчез среди деревьев.

Мелбери подождал, пока миссис Чармонд вернется в гостиную, и пошел за Фитцпирсом. Он сегодня выскажет этому красавчику все, что о нем думает, а то и задаст хорошую трепку, если будет введен в искушение.

Но, углубившись в черноту дубравы, Мелбери не нашел Фитцпирса, не было видно и его собственного коня Блоссома. Пробираясь с осторожностью вперед, он различил в темноте светлый круп Любимой, которая все еще стояла под деревом по соседству с тем, к которому был привязан Блоссом. На секунду Мелбери подумал, что Блоссом, молодой и сильный конь, сорвался с привязи и убежал, но, прислушавшись, уловил невдалеке ровный топот его копыт и скрип седла: значит, Блоссом нес на себе всадника. Дойдя до маленькой калитки в ограде парка, он встретил крестьянина, у которого спросил, не видел ли тот всадника на сером коне, крестьянин ответил, что ему только что попался навстречу доктор Фитцпирс, ехавший куда-то верхом.

Мелбери догадался, что произошло: Фитцпирс по ошибке сел не на ту лошадь, – промах вполне объяснимый, если принять во внимание непроглядную темень дубравы и неумение Фитцпирса распознать лошадь по статям и масти. (При свете дня было хорошо заметно, что Блоссом гораздо темнее Любимой.)

Мелбери поспешил обратно, сел на Любимую и поскакал вслед за Фитцпирсом – самое лучшее, что он мог придумать в таком положении.

Въехав в лес, он поскакал по дороге, извивавшейся между деревьями; ее глубокие колеи в мягком лиственном покрове были проложены фургонами лесорубов, изъездившими лес вдоль и поперек в поисках новых мест вырубки. Скоро Мелбери различил впереди, в том месте, где дорога огибала высокий каштан, круп своего коня и натянул поводья, надеясь догнать Фитцпирса; Любимая прибавила шаг.

Приблизившись, Мелбери увидел, что конь без седока. Почуяв хозяина, Блоссом радостно махнул хвостом и галопом поскакал в сторону дома. «Что-то, видно, произошло», – подумал лесоторговец. Доехав до каштана, он спешился, осмотрелся и в двух шагах от тропы увидел лежавшего на земле Фитцпирса.

– Помогите, помогите! – воскликнул тот, почувствовав прикосновение чьей-то руки. – Меня сбросила моя лошадь… но, к счастью, я, кажется, только ушибся.

Поскольку при таких обстоятельствах прочитать зятю приготовленной нотации не мог, а дружеское сочувствие считал лицемерием, Мелбери почел за лучшее совсем не разговаривать. Молча приподняв и осмотрев его, тесть, слегка оглушенный, понял, что зять цел и невредим. Случившееся объяснялось очень просто: Фитцпирс думал, что возвращается домой на Любимой, известной кротостью нрава, тогда как под ним был торопившийся в конюшню молодой резвый конь.

Мелбери, как путешественник старой закалки, всегда брал с собой в поездки, превышающие десять миль, дорожную фляжку с ромом: она и сейчас все еще оттопыривала его карман, поскольку он только что вернулся из Шотсфорд-форума. Он влил в рот Фитцпирсу немного рому, и тот мгновенно очнулся. Мелбери поднял его на ноги, не зная, что делать дальше: зять не мог пройти и двух шагов, а вторая лошадь была далеко.

С большим трудом удалось ему взгромоздить его на круп Любимой, сам он сел позади и, придерживая пострадавшего одной рукой, неспешно направился в усадьбу.

Глава XXXV

Любимая шла мерным, осторожным шагом через рощу, где недавно работал Уинтерборн. Орешник остался позади, началась дубрава, где земля суше и жестче, и скоро въехали в Маршкомскую долину, глухую и темную, заросшую высоким кустарником: место, по слухам, нечистое.

К Фитцпирсу постепенно вернулись силы, но – поскольку у него с утра маковой росинки во рту не было: завтракал рано и наспех, еще в Лондоне, а из дому уехал, не дождавшись ужина: так его встревожило состояние Фелис, – старый ром, которым попотчевал его Мелбери, ударил в голову, и язык развязался. Фитцпирс принялся бессвязно жаловаться на судьбу, не подозревая, чья рука вызволила его из беды, да и теперь еще поддерживала:

– Я сегодня проделал немалый путь… вернулся из Лондона. Вот где общаешься с равными себе. Я ведь живу здесь, в