Эта дверь была единственной, соединявшей задний двор с замком.

Одноглазый Ганс стоял и смотрел ей вслед.

– Дура! – пробурчал он себе под нос. – Запереть за собой дверь! Что же мне делать дальше, хотел бы я знать? Здесь ничем не лучше, чем стоять за стеной. Ах ты, потаскушка! Если бы ты впустила меня в замок хоть на две минуты, я бы нашел, где спрятаться, пока ты отвернешься. Но что мне теперь делать? – Он поставил короб на пол и огляделся по сторонам.

Дверь, которую заперла девушка, была единственным ходом, соединявшим задний двор с замком.

В каменную стену напротив был встроен высокий узкий камин без какой-либо резьбы. Глаз Ганса блуждал по голому каменному пространству, наконец, его взгляд упал на камин и там остановился. Некоторое время Ганс стоял, пристально рассматривая его, затем задумчиво потер рукой щетинистый подбородок.

– Видела ли ты что-нибудь красивее?

Наконец он глубоко вздохнул и встряхнулся, как будто пытаясь очнуться. Прислушавшись минуту или две, чтобы убедиться, что рядом никого нет, он тихонько подошел к камину и, наклонившись, заглянул в трубу. Над ним зияла глубокая пещера, черная от многолетней копоти. Ганс выпрямился и, сдвинув набок кожаную шапочку, почесал круглую голову, потом глубоко вздохнул.

– Ну, ладно, – пробормотал он, – прыгаешь в реку, так плыви. Это мерзкое, грязное место, но раз я в это ввязался, то надо справиться как можно лучше.

Он плотнее нахлобучил шапку, поплевал на руки, наклонившись к камину, прыгнул, и полез по дымоходу, откуда с шумом посыпалась известка и черные струйки сажи.

Через некоторое время за дверью послышались шаги. Последовала пауза, затем торопливое перешептывание женских голосов; щебечущий нервный смех, а затем дверь тихо приоткрылась, и девушка, которой Одноглазый Ганс подарил ожерелье из голубых и белых бусин с филигранным крестиком, неуверенно заглянула в комнату. За ее широким, тяжелым лицом в щель просунулось еще три, таких же невзрачных и вялых. Некоторое время все девушки стояли, тупо оглядываясь по сторонам. Короб стоял в центре комнаты, но его хозяин исчез. Свет надежды медленно угас на их лицах, его сменило сначала недоумение, а затем неясная тревога.

– Но, боже милостивый, – сказала одна из девушек, – куда же делся торговец?

Все молчали.

– Может быть, – сказала другая, почти неслышным от ужаса голосом, – может быть, ты открыла дверь самому дьяволу?

Снова наступила пауза, все девушки затаили дыхание, потом заговорила та, что впустила Ганса в дверь.

– Да, – сказала она дрожащим голосом, – да, это, должно быть, был дьявол, потому что теперь я вспомнила – у него был только один глаз.

Все четыре перекрестились, а их глаза округлились от страха.

Внезапно из дымохода с грохотом хлынули куски известки.

– Ах! – вскрикнули девушки в один голос.

Бах! – хлопнула дверь, и они убежали, как перепуганные кролики.

Часом позже Якоб, дозорный, зашел сюда, совершая вечерний обход замка, и обнаружил короб торговца. Он перевернул его своим посохом и увидел, что там полно бусин, безделушек и лент.

– Как это сюда попало? – спросил он.

А затем, не дожидаясь ответа, на который и не рассчитывал, дозорный закинул короб на плечо и ушел.

Глава X

Как Ганс нагнал страху в кухне

В дымоходе Гансу пришлось нелегко: сажа попала в ему и в рот, и в уши, и в волосы, и в нос, отчего он расчихался, и в единственный глаз, из которого потекли слезы. Но он все равно продолжал карабкаться вверх. «Ведь у каждой трубы есть верх, – сказал себе Ганс, – где-нибудь удастся вылезти».

Он добрался до места, где в трубу, по которой он полз, входила другая труба, и остановился подумать.

– Ну, – пробормотал он, – если я полезу дальше вверх, то могу вылезти из какой-нибудь высокой дымовой трубы, откуда не спустишься. А здесь, внизу, где-то должен быть камин, потому что дымоход не начинается просто так. Ладно! Спущусь немного и посмотрю, что получится.

Ему предстояло спускаться по извилистому дымоходу, к тому же неровному и узкому. Глаз покалывало, а колени и локти были стерты до крови, но Одноглазый Ганс в своей жизни видал неприятности и похуже.

Он спускался все ниже и ниже, дольше, чем поднимался. «Конечно, я уже где-то поблизости», – подумал он.

Словно в ответ на свои мысли, он внезапно услышал звук голоса где-то совсем рядом, так что резко остановился и замер неподвижно, как мышь, с колотящимся сердцем. Еще несколько дюймов, и его бы обнаружили, что бы тогда произошло, было нетрудно предсказать.

Ганс прижался спиной к одной стороне трубы, ногами к другой, а затем, наклонившись вперед, посмотрел вниз между коленями. Серый свет наступающего вечера мерцал в широком каменном камине прямо под ним. Около камина двигались два человека: большая толстая женщина и мальчик с лохматой головой. Женщина держала вертел с двумя связанными птицами на нем, и Одноглазый Ганс понял, что она, должно быть, кухарка.

– Ах ты, мерзкий лягушонок, – говорила женщина мальчику, – разве я не велела тебе развести огонь час назад? Здесь нет даже уголечка, чтобы зажарить птиц, а жаркое нужно подать на ужин господину барону. Где ты был все это время?

– Какая разница, где, – угрюмо отвечал паренек, подкладывая растопку, – да уж не бегал за Длинным Якобом, лучником, и не заигрывал с ним.

Ответ был мгновенным. Кухарка подняла руку. Бац! – послышался звук удара, и тут же – рев поваренка.

Вот это да, подумал Ганс, глядя на них сверху вниз, хорошо, что досталось мальчишке, а не мне.

– А теперь прекрати разговоры, – сказала женщина, – и делай, что велено. – А минуту спустя вопросила: – Интересно, как сюда попала сажа?

– Почем я знаю? – фыркнул поваренок. – Может быть, ты и в этом обвинишь меня?

«Это моя вина, – поморщился Ганс. – Но если они разожгут огонь, что же со мной будет?»

– Послушай, – сказала кухарка, – я иду готовить пирожки, если я вернусь и обнаружу, что ты не развел огонь, у тебя и другое ухо будет гореть.

«Ну, – подумал Ганс, – самое время спуститься, пока там будет всего один человек».

В следующее мгновение он услышал, как закрылась дверь, и понял, что кухарка, как и сказала, пошла готовить пирожки. Посмотрев вниз, он увидел, что мальчик склонился над вязанкой хвороста, раздувая искру на труте. Сухой хворост начал потрескивать