– Я встречалась с капитаном Беллью всего три-четыре раза, но мне, Григ, он показался человеком настроения. Он совсем не похож на здешних мужчин.

– Когда речь идет о самом важном в жизни, – возразил Грегори, – все люди одинаковы. Неужели ты знаешь хоть одного мужчину, которому в подобных обстоятельствах не достало бы благородства, чтобы отступиться?

Миссис Пендайс взглянула на Грегори: удивление, восхищение, ирония и даже страх были в ее глазах.

– Могу назвать хоть целую дюжину.

Грегори стиснул ладонью лоб.

– Марджери, – заговорил он, – мне неприятен твой цинизм. Не представляю, откуда он у тебя.

– Прости, я не хотела показаться циничной. Честное слово! Я говорю, исходя из собственных впечатлений.

– Впечатлений? – вскричал Грегори. – Да если бы я поддался впечатлениям, которые ежедневно, ежечасно получаю в Лондоне, в ходе своей работы в обществе, то покончил бы с собой уже через неделю.

– Но из чего же тогда исходить?

Грегори не ответил. Он насквозь прошагал фруктовый сад и застыл на его границе с садом шотландским. Взор его был поднят к небу. Страдает, поняла миссис Пендайс. Еще бы не страдать, ведь кузине не видно того, что открылось в небесах ему, Грегори Виджелу. Миссис Пендайс расстроилась. Грегори вернулся и сказал:

– Давай на этом закончим дискуссию.

В его словах и тоне сквозила неуверенность, и тем не менее миссис Пендайс, не считая возможным поделиться с кузеном тревогами и сомнениями, что терзали ее душу, ограничилась приглашением к чаю. Однако Грегори хотел еще побыть на солнце.

В гостиной при столовой Беатриса потчевала чаем молодого Тарпа и преподобного Хассела Бартера. Звуки знакомых голосов вернули миссис Пендайс толику прежней безмятежности. Преподобный живо подошел к ней с чашкой в руке.

– У моей жены мигрень, – сообщил он. – Ей хотелось пойти со мной, но я уложил ее в постель, ведь при мигрени нет лучшего средства. Мы ожидаем в июне, знаете ли. Дайте-ка я налью вам чаю.

Миссис Пендайс, которой было известно не только насчет месяца, но и насчет дня ожидаемого события, села и взглянула на мистера Бартера с легким удивлением. Какой он хороший человек, какую заботливость проявил, уложив супругу в постель! Миссис Пендайс глядела в широкое, кирпичного оттенка лицо, и форму его, и оттенок, и даже выпяченную нижнюю губу находя признаками доброго и веселого нрава. Скайтерьер Рой, что лежал у ее ног, понюхал ботинки преподобного и чуть вильнул хвостом.

– Старичок меня любит, – заметил преподобный. – Всякая собака мигом смекает, что перед ней заядлый собачник; поистине удивительные твари! Случается, я борюсь с искушением – мне кажется, что у них есть души!

– Хорас говорит, что Рой слишком одряхлел, – отвечала миссис Пендайс.

Скайтерьер поднял на нее глаза, и под собачьим взглядом губы миссис Пендайс задрожали.

Преподобный рассмеялся.

– Насчет этого не переживайте. В нас еще жизнь ключом бьет, верно, Рой? – И неожиданно добавил: – Я бы не смог усыпить собаку – ведь она друг человека. Нет-нет, тут надо положиться на милость природы.

У пианино Би и молодой Тарп листали ноты «Дерзкой девчонки»; гостиная благоухала азалиями; мистер Бартер, оседлавший позолоченный стул, глядел на дряхлого скайтерьера с выражением почти сострадательным.

И миссис Пендайс охватило желание облегчить душу, обуял порыв обратиться за советом к этому милому понимающему человеку.

– Знаете, мистер Бартер, – начала она, – мой кузен, Грегори Виджел, только что поделился со мной новостью, но это строго между нами, прошу вас. Элен Беллью собирается начать дело о разводе. Я хотела спросить у вас… то есть, может быть, вы бы мне сказали… – Но, взглянув в лицо преподобному, миссис Пендайс осеклась.

– Развод? Гм… Вон оно что!

От этой реплики холодок пробежал по спине миссис Пендайс.

– Разумеется, вы никому не скажете об этом, даже Хорасу. Ведь нас это не касается.

Мистер Бартер кивнул; на его лице появилось то самое выражение, которое он приберегал для воскресной школы.

– Гм… – повторил он.

И миссис Пендайс будто осенило: да ведь этот человек с тяжелой челюстью и грозным взором, столь массивный и несообразный с лебезным стульчиком, что-то знает! Он как будто уже ответил ей примерно следующее: «Не пристало женщинам заниматься такими делами. Предоставьте это мне».

И впрямь, если не считать нескольких слов леди Молден да выражения лица Джорджа, когда он бросил: «Ну, вижусь иногда» (это лицо так и стояло у миссис Пендайс перед глазами), – никаких улик или фактов у нее не было. Абсолютно не от чего оттолкнуться, а материнское чутье твердит, что сын ее – любовник миссис Беллью.

В комнату вошел Грегори; миссис Пендайс встретила его взглядом, исполненным страха и необъяснимой надежды.

«Быть может, – думалось ей, – мистер Бартер внушит Григу, что дело надо прекратить».

И она налила Грегори чаю, а сама проследовала за дочерью и Сесилом Тарпом в оранжерею, чтобы кузен с преподобным остались наедине.

Глава 2. Еще о влиянии преподобного Хассела Бартера

Эмоции, которые двигали уорстед-скейнским священником, и собственно его действия станут понятны читателю, если открыть ему факты о происхождении и обстоятельствах жизни мистера Хассела Бартера; в этом же случае придет и сочувствие.

Второй сын в старинном суффолкском семействе, Хассел Бартер не нарушил традиций – выдержав экзамены в Оксфорде, в возрасте двадцати четырех лет он был признан годным для того, чтобы наставлять на путь истинный лиц обоего пола, каковые лица ощупью искали этот путь в течение вдвое, а то и втрое большего отрезка жизни. И прежде не склонный к колебаниям, благодаря сему счастливому обстоятельству мистер Бартер постепенно выкристаллизовал свой нрав и выработал иммунитет к потребности в самокопании, а заодно и к душевной смуте – недугам, которыми еще страдали отдельные его соседи. Ни на дюйм не возвышаясь над линией, признанной за средний уровень, но ни на дюйм и не будучи ниже этой линии, мистер Бартер даже не думал противопоставлять себя системе либо критиковать ее, столь долго продержавшуюся и столь много добра сулившую ему в будущем. Как все заурядные люди, он верил во власть – еще и потому, что немалую долю себя эта власть дала ему в руки. И впрямь странно было бы ждать, что человек его происхождения, воспитания и образования возьмет да и усомнится в правильности устройства машины, шестеренкой которой сам и является.

В двадцать шесть лет он, как и следовало по смерти дяди, получил фамильный приход в Уорстед-Скейнс; там с тех пор и жил. Неутолимым огорчением было для него сознавать, что ни старший, ни второй по старшинству