ему еще большее удовольствие. Он начал с упоением вспоминать о временах, когда у безжалостных господ были безграничные права на тела крестьянских девушек. А теперь уже нельзя было добиваться исполнения своих приказов силой. Пришлось сменить принуждение на уговоры, чтобы производить впечатление благородного аристократа. Ему и не требовалось прилагать больших усилий, чтобы разжечь огонь страсти в прелестных созданиях. И этот человек, который относился к шарму венских дам с прохладой и высокомерием, бросился в объятия крестьянок, потеряв голову. Крики экстаза в его спальне сливались с лязгом железной цепи и отчаянными стонами, доносящимися из подземелья.

Утром следовала очередная порка, а затем ночь любовных наслаждений и животного ужаса. Ни одна из деревенских девушек не решалась противиться графу. Все извращеннее становились аппетиты господина, все громче были страдальческие крики, слышимые в спальне. Наконец в маленькой деревушке ему уже некого было выбрать. Осталась только одна девушка, которая приносила молоко в замок. Она была невестой ключника Йохана. Приемы графа никак на нее не действовали. Девушка не собиралась потакать его желаниям. Однажды Йохан сам пришел к графу. Заламывая руки, со слезами на глазах он умолял оставить его невесту в покое. Граф посмотрел на парня в недоумении:

– Чего тебе надо?

– Всемилостивый, всемилостивый господин! Она ведь моя невеста!

Тогда граф схватился за плеть, которая теперь всегда была при нем, и пинками выставил ключника.

Спустя два дня девушка ему отдалась.

А еще через день ключник снова пришел к графу, который сидел за книгой. Это был тот недолгий час, когда в замке царил покой перед ночными забавами графа. Слабое пламя масляной свечи не позволяло разглядеть лицо ключника. Его скрывала плотная тень. В одной руке он держал маленький фонарь, в другой – связку ключей.

– В чем дело?

– Всемилостивый господин, я был в подземелье. Мне кажется… кажется… это очень странно, то, что с ним происходит. Мне кажется, у него… у нее изменилось выражение лица.

– Как это?

– Оно выглядит теперь совсем по-другому. Господину следует самому увидеть.

Граф встал и захлопнул книгу. Все это внушало ему тревогу и даже легкий страх, но он последовал за слугой. Фонарь слабо освещал узкую тропинку, которая тянулась к темнице между грузными валунами. Лязгнула железная дверь, и граф вошел внутрь. Слуга, стоявший позади, зажег свет. Человек-автомат сидел на выступе стены. Кольца цепи стягивали его запястья и голени.

– Теперь видите, всемилостивый господин!

И в самом деле, какая-то отвратительная перемена исказила восковое лицо человека-автомата. Некогда сиявший воск померк и выглядел теперь как дряблая, испещренная морщинами кожа старика. Тяжелые мешки залегли под горящими злобой глазами. Теперь в них не было ничего, кроме ярости. Беспомощность и мольба исчезли без следа. Неутолимый гнев выглядывал из глубины стеклянных зрачков. То было неумолимое, обжигающее неистовство, которое обещало погрузить в самую пучину ужаса.

Граф, желая присмотреться поближе, сделал неуверенный шаг в сторону человека-автомата. В тот же миг вся темница погрузилась во тьму, поглотившую механическую фигуру, и лязгнула входная дверь… Послышался звук поворачивающегося ключа, а следом – ликующий, отвратительный смех, быстро удаляющийся от темницы по узкому проходу…

Исчезновение графа вызвало в замке большой переполох. Был уже полдень, а господин нигде не показывался. Старый Непомук уже раз двадцать подходил к запертым дверям спальни и прислушивался. Ни звука. В беспокойстве он бегал по всему замку. Ближе к вечеру ему показалось, будто он слышит приглушенный вой, раздающийся из-под земли. Охваченный трепетом, он пошел на звук. И когда он оказался перед железной дверью темницы, его волосы встали дыбом от срывающихся хрипов и визгов, в которых он не без труда узнал то, что отдаленно походило на голос его господина. Куда делся ключник? Йохана сегодня никто не видел. Он пропал еще со вчерашнего вечера. Пришлось посылать в деревню за слесарем. Когда после долгой работы дверь темницы наконец открылась, на камне, выступающем из стены, с выпученными глазами и пеной у рта сидел граф. Его голени и запястья были в тисках цепи… Но не успели его освободить, как пришлось связывать его обратно. Он дрался и в исступлении звал механического человека. Но того нигде не было видно.

Тогда помешанного отнесли в его спальню. Дверь была заперта изнутри. Слесарю и здесь пришлось применить все свое мастерство. Но как только слуги, которые несли графа, переступили порог, они бросили свою ношу и с криками разбежались.

В постели хозяина замка, закутавшись в одеяло, с безмятежным и умиротворенным лицом лежал человек-автомат.

Мейстер Йерихо

За стрельчатыми воротами открывалась соборная площадь. Под яркими солнечными лучами она переливалась, будто все здесь было выложено золотом и драгоценными камнями. Но в нише самих ворот, словно презрев божественное присутствие, сквозь тонкий аромат ладана пробивался запах стираных юбок. Звуки органа окружали нас, били по головам, с грохотом опускались вниз и тяжелыми шагами бороздили проход между скамейками. Совершенно истерзанные этой какофонией, мы с Анжеликой прижались друг к другу, пытаясь тем самым сохранить самообладание, пока Рихард стоял рядом с нами. Очень крепкий парень, полный зависти ко мне – разве он не был мне другом? – однако при этом достаточно самоуверенный и упрямый. Но вот грохочущая волна разбилась об алтарь. Он поглотил ее и усмирил. Теперь музыка напоминала скорее умиротворяющее журчание ручейка. Прометей все еще роптал, но уже был повержен небесным светом. Однако больше всего захватывало то, как резонирующие звуки упорядочивал хор из человеческих голосов, грустных, пронизанных невыразимой скорбью, звенящей тайной из растерзанной груди. Сладострастие неуловимого ужаса, словно в песне проклятых; стремительный взлет крылатого народа, и как кульминация – топот золотых копыт и звуки осанны…

– Не будет ли с моей стороны слишком смело утверждать, что он – настоящий Мастер? – спросил Рихард под сенью каштановых деревьев, окруженный разгоряченной толпой. – Настоящий Маэстро, не правда ли? Убаюкивает одного и будоражит другого! Кто-то готов умереть, чтобы его увидеть и услышать; кто-то стискивает зубы от ужаса… Даже среди пернатых музыкантов небесного господина найдутся десятки таких, кто отдаст уважительный поклон выпускнику музыкальной академии, исполняющему оперу «Микеланджело» и облаченному лишь в скромное одеяние из грубого сукна…

– Почему же тогда мейстер Йерихо довольствуется нашей скромной церковью? – поинтересовалась Анжелика.

– Все, кто желает его услышать, должны приезжать сюда. Он играет только на нашем органе. Поэтому наш маленький городишко открыт для всех, кто жаждет благословления божественной музыки. Чего только не предлагали ему за те три месяца, что он живет здесь. Как от дыма, отмахивается он от золотых гор – и остается! Вернувшись из