Лачуга, из которой она выбралась, оказалась с краю лагеря из семи потрепанных кошов, с прислоненными к ним винтовками и навешенным на них всяким барахлом. Ее глаза не притянули к себе ни четыре величественные горные вершины, тонущие в молочной белизне, не заворожили кружева лесов, поднимающихся к ним, не увлек беркут, парящий в горной высоте, не заинтересовали замысловато изогнувшиеся ветки кустарника; она уставилась на медный помятый кувшин у очага, закопченный треножник и измаранную поварешку. Бедная поварешка! Я, как и ты, испоганена, обслюнявлена, и слезы снова полились из глаз.
Акбилек быстро кралась к близкому кустарнику, как вдруг стоявший на границе военного лагеря постовой вскинул в ее сторону винтовку с криком: «Стой!».
Окрик был настолько неожидан для нее и страшен, что, дернувшись судорожно, она упала. Так и не смогла убежать; подскочивший сзади русский перехватил ее и потащил обратно в кош, Акбилек ловит выловленной рыбкой воздух ртом и кричит изо всех сил… но ни звука. Когда он заволок ее внутрь войлочной берлоги, спавшие там еще два мужика приподняли головы, потянулись, протирая веки, затем стали, посмеиваясь, переговариваться, поглядывая на Акбилек, свернули табак в самокрутки. Схвативший ее русский оказался тем рыжим, кто давеча сдавливал ее своей ручищей. Сжимая ее талию, он потянулся ртом к ее лицу, Акбилек отвернулась, не позволяя прикоснуться к себе дурно пахнувшему рту. Остальные тут же принялись похохатывать над своим рыжим приятелем. От хохота проснулся спавший дальше рослый бледнолицый русский с черными усами и, не приподнимаясь, оглядел Акбилек. Он не стал балагурить да посмеиваться с остальными, а прошел к жестяному умывальнику и, выбивая из его соска воду, умылся, оставаясь погруженным в свои мысли.
Сидящий в веселящейся компании с непроницаемым видом человек всегда представляется загадочным. Чужой смех накладывает на него тень печали.
Черноусый мужчина показался Акбилек именно таким — таинственным, даже отмеченным смертью. Непонятные вещи всегда притягивают к себе. Чем он привлек волнующее внимание потерявшейся в неволе Акбилек, кто его знает, быть может, оттого, что она сама жаждала жалости, возможно, от наивной догадки, что и он зде сь чужой, не исключено, что сказалось и женское начало, проявляющееся особенно остро в одиночестве, но как бы там ни было, случилось нечто такое.
И Черноус то ли от неизбежности видеть отчаянную мольбу в глазах Акбилек, то ли исходя из иных побуждений, раздраженно отдернул словом Рыжего, опять пытавшегося присосаться к ее лицу. И вырвал ее из его тисков. Рыжий не воспротивился, лишь недовольно покачал головой и что-то ответил. Однако перестал лезть с поцелуями к девушке. Остальные в полном молчании докурили свои самокрутки и вышли наружу. Черноус тепло взглянул на Акбилек, кашлянул, а затем заговорил с Рыжим, но уже с усмешкой. Вначале набычившийся Рыжий хмурился, настаивал на чем-то с угрюмой требовательностью, не уступал, нехорошо поблескивая зрачками, потом начал пожимать плечами, вытянулся, уставившись прямо в глаза Черноуса, бросая слова кратко и зло. Стояли друг перед другом, как два пса, с рыком: «Арс-арс!». Еще какое-то время Черноус наскакивал на огрызавшегося Рыжего, затем, нахмурившись, удалился из коша. Рыжий постоял, явно выругался, сжимая кулаки, и тоже вышел за ним.
Проснулись и в других лачужках: в невнятных голосах звучал стеклянный скол. Кто-то из них входил к Акбилек, сверлил ее взглядом: «А, кизимка…» — и, усмехнувшись, исчезал. Акбилек прятала от входивших глаза, мучительно дожидаясь, когда они снова оставят ее одну. Нет, не оставили, набились в кош опять. Скоро они навесили над костром ведро с водой, заварили чай и принялись чаевничать, макая в железные кружки сухой хлеб; напившись чая, затеяли нескончаемый разговор. Акбилек вспомнилось, как отец говорил: «Этих русских собак угостишь чаем, так они как начнут болтать, не остановишь». Рыжий, как и свойственно чаевнику за сладостью чаепития, подобрел, покрывшись капельками пота, стекавшими от висков по щекам. Сидевший рядом с ним дядька протянул кружку с чаем Акбилек — не взяла. А Черноус, исчезнув, так и не вернулся.
Напившись чая, накурившись, соседи ушли. Рыжий взял винтовку в руки, вывернул в ней какую-то железку и принялся вертеть ее, тереть, пристраивать снова на место. Акбилек боялась, что он ее вот-вот пристрелит. Душа подлетала в ней прямо под темечко, словно прощалась, еще чуток — и отлетит на небеса. Тут появились двое русских в заскорузлых до жестяного шороха одеждах, грохоча навешанными на пояса саблями в ножнах, встали строго и что-то отрывисто сказали Рыжему. Рыжий произнес в ответ лишь пару слов и потом молча стал одеваться. Собравшись, рванул Акбилек за руку и потащил ее из коша. Сердце Акбилек застучало в ожидании самого страшного. Русские стояли кучками и что-то обсуждали. Увидев, что вывели девушку, они цепочкой потянулись к кустарнику.
«Вот моя смерть, — ужаснулась Акбилек. — Может бьпь, и лучше, если все они выстрелят в меня разом? Или у них водится по-другому? А вдруг они задумали что-то такое?! Ай-ай! Если они все вдруг это сделают, что от меня останется…»
На поляне за кустами русские выстроились в ряд. Трое отошли в сторону. Рыжий подтянул к себе Акбилек, прижал и поцеловал ее три раза в сжатые губы, затем в сопровождении двух мужчин двинулся к тем, троим. Там встали вшестером. Один из них что-то крикнул тем, кто не пошел за ними. Ему ответили кратко. Рыжий и Черноус близко встали лицом к лицу, потом развернулись и разошлись, как если бы отсчитывали свои шаги; повернувшись опять и стараясь не встречаться глазами, замерли друг против друга. Оставшаяся четверка посторонилась, и раздался голос: «Раз, два, три!» Говоривший бросил вниз поднятую руку, и раздались два выстрела. Русские бросились вперед. К ожидавшей развязки Акбилек подбежал Черноус и торопливо обнял ее.
Мертвого Рьжего подняли и унесли несколько солдат. А Черноус поспешил увести Акбилек в кош, целуя и не выпуская ее из своих объятий. Для нее стало ясно, что состоялся смертельный поединок, только зачем они прежде расходились? Черноус оставил ее на минуту и вернулся с пучеглазым, рябым, кучерявым человеком. Пучеглазый заговорил с ней на казахском:
— Здравствуй, сестренка, — и протянул ей руку.
Родная речь вызвала в Акбилек симпатию к нему, она протянула в ответ свою руку, но тут же отдернула ее, вернув в глаза какую могла еще непримиримость. Пучеглазый оказался переводчиком и приглашен был поговорить с ней.
— Полюбилась ты вот этому господину. Он очень большой дворянин. Никого не боится. Когда увидел тебя, то зде сь у него не выдержало, — и для пущей ясности прижал свою ладонь к сердцу. — Увидев тебя, попросил отдать ему тебя. Но получил отказ. Тот тоже дворянин, но маленький дворянин. Они и поссорились, схватились. Поэтому случилась дуэль — стрелялись. Ты раньше русских не любила, ты ведь казахская дочь из степи. Ты не бойся. Никто тебя не тронет. Этот дворянин не даст тебя в обиду никому. Он хочет сделать тебя своей женой. Другие дворяне хотели тебя сделать женой для всех, но он был против, сказал: не годится так, мы все станем тогда животными. Он много знает, разумный парень. Он, как и ты, человек. Бог один, душа одинаковая. Ты его не бойся, полюби его. Этот человек тебя любит. Позаботится о тебе. И-одежду тебе даст, и еду, работать не заставит. Как у казахских баб? Служанки. Бай бьет, ругает, работать заставляет, ходит грязная, плохая. А наш. русский закон хорошии: öaö мы не оьем, — и сжал перед ней кулак. — Вот здесь они у нас, в театр
водим. Прогуливаться разрешаем, — все старался пучеглазый уговорить Акбилек, молол чушь всякую.
Иногда Черноус что-то ему подсказывал. Акбилек вся сжалась под своим обиходным, шелковым, в зеленую полоску верхним чапаном, спрятала под подол и ступни, и ладони, лишь время от времени поднимала наполненные крупными слезами глаза на Черноуса и покорно слушала.
А русский толмач все болтал и болтал. Все, что он наговорил, никак не вмещалось в девичий ум. Говорит: большой дворянин. И что от того, что очень знатный господин? Разве она мечтала о русском дворянине? На-кормиг-оденет. Эка невидаль. И разве в дом сватавшегося к ней Бекболата она вошла бы служанкой? Черноус рисковал своей жизнью ради нее. Впрочем, что тут такого, Акбилек знала, что она красивая.
