— Ты музыкант? — был его следующий вопрос.

— На рояле немного играю, — признался я.

— А я скрипач — вундеркинд. Я приехал заниматься у профессора Флеша. Ты знаешь Флеша?

Я о нем слышал и понял, в чем дело. Мальчик — вундеркинд, жертва системы, осуждаемой отцом как детское рабство. Симмондс никогда не представит публике солиста, которому еще не продают спиртного, клялся он. Помни это, Мартин, когда фирма перейдет к тебе. Да, отец, сказал я, хотя не очень представлял себе, с какого возраста тебе продают спиртное.

— Профессор Флеш говорит, что я талант, — продолжал мальчик.

Интересно. Папа будет в восторге от того, что его разбудил будущий малолетний раб и его напористый родитель. Отец, когда рассержен, бывал крайне неприветлив: парочку могли живо проводить к двери, черт возьми, раньше, чем Флорри принесет мороженое.

— В шахматы играешь? — спросил мальчик, проводя длинными пальцами по фигурам из слоновой кости. — Давай, я тебя обыграю.

Что он и сделал в двух партиях, меньше чем за двадцать ходов в каждой. Разгром мне подсластила Флорри клубничным мороженым и то, что он не радовался моему поражению.

— Ты крепкий игрок, — подытожил он. — Тебе нужна хорошая тактика. — Я — талант, я играю блестяще. Ты не такой талантливый, тебе нужно терпение, ждать ошибок, ходить туда, куда противник не смотрит.

Я был ошеломлен его анализом. Этот вундеркинд за две безжалостные партии оценил мой уровень, очертил мои возможности и посоветовал, как их использовать наилучшим образом.

— Обыграю тебя в шашки, — предложил я.

— Конечно, чего там, — согласился Довидл. — Шашки — маленькая игра, мало вариантов. Играешь белыми по правильной системе — выигрываешь. А шахматы — большие, полной системы нет. Ты выиграл, ты — как Бог: ты сделал порядок из хаоса. Это как музыка. Играешь хорошо, ноты образуют строй, имеют смысл. Хорошее мороженое.

Пока он ел, глаза его, как прожектор, обегали комнату. Он еще не сказал ни одного лишнего слова, ни одного сложного предложения. Словарь его, видимо, состоял из сотни нужных существительных и глаголов, но каждым словом он пользовался как обнаженной саблей, без ножен светской обходительности.

Он провел пальцами по моей книжной полке и вынул недавнюю брошюру Клуба левой книги, посвященную Данцигскому коридору.

— Какие новости? — спросил он.

— Будет война, — предсказал я. — Правительство готовит закон о чрезвычайных полномочиях, и, если герр Гитлер вторгнется в Польшу, мы объявим войну. Мистер Чемберлен и министр иностранных дел лорд Галифакс колеблются, но остальные члены кабинета заставят их выполнить наши международные обязательства.

— У тебя хорошая информация, — сказал он.

— Я много читаю, — ответил я мерзким тоном превосходства.

— У нас получится хорошая команда, — решил он. — У меня талант интерпретации, но нет информации. У тебя хорошая информация, но нет анализа.

Тут за дверью моей комнаты кашлянул Мортимер Симмондс и попросил уделить ему несколько минут для разговора с глазу на глаз. Довидл живо вышел из комнаты. Взволнованный нашей беседой, самой долгой, какая мне выпадала, и обошедшейся почти без заиканий, я, тем не менее, был возмущен вторжением — даром что это был редкий случай, когда я удостоился безраздельного родительского внимания.

— Надеюсь, я не очень помешал, — сказал отец.

Я помотал головой.

— Мартин, я хочу обсудить с тобой доверительно один вопрос, которого еще не ставил перед матерью, поскольку она спит. Он требует твоего согласия, так же, как моего и ее.

Я серьезно кивнул, показывая, что жду продолжения. Отец, как и я, был не самым говорливым собеседником.

— Два посетителя внизу — с одним ты уже познакомился, — это мистер Рапопорт и его сын Дэвид, из Варшавы. Мистер Рапопорт торгует бижутерией. Его сын Дэвид — одаренный молодой скрипач и будет заниматься со знаменитым профессором Флешем, о котором, возможно, помнишь, я говорил. Профессор Флеш, сам знаменитый музыкант, прославился как учитель. Почти все, кого он берет в ученики, выходят от него готовыми солистами. Попасть к нему учеником — практически гарантия музыкального успеха. Он живет недалеко отсюда, на Канфилд-Гардене, но сейчас отдыхает на бельгийском курорте у моря. Мальчик, с которым ты сейчас играл, — его последнее открытие. Но возникло серьезное осложнение, и профессор направил его отца ко мне для содействия. Пока мистер Рапопорт подыскивал жилье себе и мальчику, ему сообщили из Варшавы, что его жена больна. Ему надо вернуться и позаботиться о ней и, надо думать, об остальных детях. Он купил билет на завтра и намерен взять Дэвида с собой: мальчика еще нельзя оставлять одного. Я говорил с профессором Флешем по телефону, и он считает, что на этой стадии перерыв в занятиях может плохо отразиться на его развитии как музыканта. Он спросил, не могу ли я взять на себя заботы о мальчике, которого считает очень перспективным, — возможно, на несколько месяцев, чтобы мистер Рапопорт успел собрать семью и имущество, получить необходимые разрешения, как только жена достаточно окрепнет для переезда, и вернуться в Лондон. Понятно, что ребенка девяти лет нельзя оставить в гостинице или пансионе, а в этом большом городе им не к кому обратиться. Я выслушал профессора Флеша и не могу сказать, что разговор оставил меня равнодушным. Я хочу поселить ребенка у нас и думаю, что твоя мать, принимающая, как известно, горячее участие в судьбах беженцев, не станет возражать. Но, поскольку твоя мать и я очень заняты, бремя гостеприимства ляжет главным образом на тебя, Мартин. Поэтому я не могу предложить ему приют без твоего согласия. Должен сказать, что это будет проявлением большой доброты и милосердия. Кроме того, это может стать важной услугой искусству, поскольку у мальчика несомненно исключительные задатки. Но, приводя эти соображения, я ни в коем случае не хочу повлиять на твое решение, потому что больше всего будет нарушен твой распорядок.

Интересный получался денек. Сперва самый долгий разговор с моим сверстником, затем самое серьезное внимание родителя с тех пор, как меня увезли в больницу с подозрением на аппендицит, оказавшийся тяжелым несварением оттого, что переел «киткатов». В машине скорой помощи меня вырвало на новый мамин костюм из «Либерти»[21], что не увеличило ее сочувствия. Пока нянечки меня отмывали, она уехала домой на такси, а потом прислала Флорри забрать меня, как стирку из прачечной. Где был отец во время этой детской драмы? Несколько минут поговорил по телефону со старшей сестрой и отбыл в контору.

Интерес его к новому мальчику был очевидно коммерческий. Если Флеш сможет его подготовить, у Симмондса будет звезда в руках, первый скрипач мирового класса. С другой стороны, это был филантропический поступок, рождавший моральное удовлетворение. Я был призван исполнить свою роль наследника предприятия — ив интересах моего духовного развития.

Чем я нужен мальчику, тоже было ясно. Его слова насчет «хорошей команды» означали, что я, союзник, помогу ему обосноваться в этом пристанище. Меня, дворцового стража, надо ублажить, чтобы его впустили. Пусть я и не талант, но этот замысел был виден мне как на ладони. Тем не менее, понимая все мотивы участников, я вдруг очутился в позиции, откуда мог влиять на события, — и эта власть меня грела.

Прежде чем ответить отцу, я мысленно досчитал до десяти.

— Если мальчик у нас останется, где он будет спать? В школу будет со мной ходить? Ему понадобятся частные учителя по английскому и истории? Где он будет упражняться?

— Я об этом еще не задумывался.

— Наверное, я уступлю ему детскую — если вы с мамой не вернетесь в одну спальню.

Это было непростительное, непристойное вмешательство в супружескую жизнь. Родители перестали спать в одной комнате год назад; все формальности брака соблюдались, но без близости. Если и вспыхнула когда-то между ними искра, то ей позволили погаснуть, и я был траурный свидетель в доме, лишенном тепла. Почуяв шанс свести их снова, я самонадеянно влез на запретную территорию и был отброшен грозным взглядом.