Женщина скоро вернулась и пригласила всех к столу.

Хозяин — председатель колхоза, ни на минуту не умолкая, рассказывал льстиво, что все по электрификации у них сделано, и бригада прокатного, в порядке шефства проводившая эту работу, третий день как бездельничает.

Груздев, довольно жмурясь, слушал его, улыбался, чокался с ним, шептал на ухо что-то.

— Знаю, — недвусмысленно сказал он Груздеву, — знаю, шефушка, что не забываешь нас. У тебя, ей-богу, в долгу не будем…

При этих словах Груздев легонько стукнул его по плечу.

…Проснулись поздно. На столе стояла корчага с квасом, и Андрей, первый обнаруживший ее, долго пил с передышками, крутил головой и сокрушался:

— И дернул же нас черт так нализаться.

Петр и Ермохин, хмурясь, дожидались своей очереди.

— А Яша-то наш того, шурует, видимо, — подмигнул Андрей Ермохину.

— Да, он время не теряет.

Вскоре пришел председатель. Еще с порога закричал:

— Как, товарищи инженеры, ночку спали?

— Попробуй объясни, если тут… — Андрей выразительно побуравил висок пальцем.

— А-а, — захохотал председатель, — это дело поправимое. — Он пошарил за тарелками на посудной полке и выставил на стол пол-литровку. — Для дорогих гостей все припасено.

Выпив со всеми, сказал:

— А Яков Яковлевич уж и митинг провел, с утра прямо, теперь домой собирается.

— Сейчас-то он где? — осведомился Андрей.

— В Ступино уехал. Да он живой ногой туда. Часа через два здесь будет.

…Выезжали после обеда. Кузов машины был нагружен зерном. Поверх него рядком Груздев уставил какие-то ящики. По-родственному хлопал по Плечу председателя, а тот, скрывая свою неприязнь, все бормотал:

— Значит, расстаемся… Мда-а!..

Машина уже тронулась. Яков Яковлевич, не закрывая кабину, махал ему рукой, а тот, покачивая головой, деланно улыбался в ответ.

…К вечеру пробивались с трудом по распустившейся от дождя горной дороге к городу. Раза четыре вываживали садившуюся на дифер машину, после чего, усталые, заляпанные грязью пассажиры обратно забирались в кузов.

Когда полуторка выехала на шоссе, Антон добавил скорость.

«Дома!» — сразу вздохнули все, различив в темноте знакомую окраину.

И Андрей, и Петр, и Ермохин сошли в центре города, у сквера, с трудом разминая затекшие за дорогу ноги.

— А монтеров не взял в машину, поездом отправил, — подметил Ермохин.

— Что ж дурак он, что ли, Яша-то. Знает, что лишний глаз помеха, — насмешливо бросил Андрей и, не подавая руки на прощанье, буркнул: — Ну, мне сворачивать.

Петр и Ермохин молчали до самого дома…

«Мятые брючки не по вкусу пришлись, — глумился над своими первыми впечатлениями Петр, — костюм плохо скроен!.. И что? Подумаешь, неряха. Эх-хе, да неряха — ангел в сравнении с Яшей! Ишь-ты: поездочку обстряпал! Об электрификации села печется… лично, не передоверяя этого важного дела другому. И тот дурак — председатель. Простофиля…»

А в это время у дома Груздева зерно текло, как вода. Яков Яковлевич хрипло покрикивал на шофера, когда через неловко подставленный мешок оно просыпалось на землю.

— Ловчей, тинтиль-винтиль, денег стоит.

Уставший за дорогу парень еле шевелился, и разгрузка машины затянулась. Мешки таскали в чулан, выкладывали их вдоль стен. Груздев, тыча кулаком в тугие бока мешков, довольно щурился, поглаживая подбородок. «На пол-«Москвича» наберется», — прикидывал он в уме будущую выручку и блаженно улыбался.

Доскребывали на дне кузова остатки зерна, когда было совсем темно.

— Ну, хлопец, спасибо… А теперь до бабы дуй, соскучился, небось! — скалился Яков Яковлевич в усмешке, впихивая в потные руки парня трубочку рублевки.

Потом, разобравшись, а скорее, прикинув, что мзда слишком скромна, Яков Яковлевич пригласил Антона в дом.

— С устаточку-то дернуть надо, а то шоферская душа без этой смазки скрипеть будет, — сбалагурил он, выставляя на стол пол-литровку. Крякнув, выпил и сам за компанию, спросил деловито, хрустя огурцом:

— Себе-то купил пшенички?

— Нет… Денег с собой не было. — Глаза парня виновато моргали.

— Эх ты… Ну, ладно, пошли.

Яков Яковлевич сунул в карман куртки парня недопитую бутылку, хлопнул его в дверях по спине:

— Ссужу тебе мешочек, слышь!

Вместе бросили в кузов мешок с зерном. Антон громко треснул дверцей кабины. Заурчал мотор. Рубчатые шины медленно повернулись, и забрызганная грязью трехтонка, бороздя темноту двора лучами фар, попятилась к распахнутым воротам. Двор опустел.

— Фу, черт! Уморился! — устало выдохнул Яков Яковлевич и, утерев рукавом влажный лоб, в последний раз окинул мешки с зерном. Потом, прихлопнув двери чулана и повесив на них замок, подошел к воротам, ощупал засов.

— Эка проруха, — выругался он сквозь зубы, вспомнив, что еще с весны привез из цеха новый, кованый засов и до сих пор не поставил его. Запнувшись в темноте обо что-то, выругался еще раз и пошел к крыльцу. Послышался стук в калитку.

— Кто еще? — отрывисто крикнул Яков Яковлевич, вздрогнув, точно кипятком ошпаренный.

— Яковлич, — приглушенно донеслось с улицы, — открой.

Узнав Трофимыча, он избавился от внезапно наплывшего страха, но озлился.

— Чего ты, старый, на ночь-то глядя?..

— Дело есть, значит, — шепотом ответил Трофимыч, прикрывая за собой калитку и вглядываясь в темь двора. — Один?

— А что?

— Обменял пускатели-то?

— Раз повез, значит обменял, — отрезал Груздев. — И что тебе не спится! Получишь свое, не бойся.

— Беда, Яковлич, — тряся нижней челюстью, промямлил Трофимыч.

— Что еще?

Трофимыча вдруг забила дрожь. Он уперся рукой о калитку, проскулил что-то невнятное.

— Да не трясись ты, — прошипел Яков Яковлевич со злостью, ткнув его тяжелым кулаком в бок, — говори толком.

— И рассказывать нечего, влипли — и все. Механик скандал поднял. Пристал ко мне, как ты уехал: «Давай аппаратуру — и баста».

— Ну, а ты?

— Что я… Известно, что я мог сказать. Он же видел накануне. Тут не соврешь.

— Сказал, значит?

— Сказал.

— Ну и зря, — зыкнул на Трофимыча Груздев и в ярости швырнул на землю кепку. — Не надо бы… А впрочем…

Якова Яковлевича вдруг осенило…

— Впрочем, — в голосе его задрожала улыбка. Но тут же он смял ее и уже сухо отрубил: — Ну, ладно, иди до дому. Утро вечера мудренее.

Крепкий засов со скрипом вошел в кованные навек скобы. Захлопнулась дверь кухни, расстелив на миг по двору световую дорожку, звякнул крючок — и все стихло.

Луна, точно огромная фара, лила на землю холодный свет. Фыркая и позванивая колечками ошейника, трусила по двору овчарка, низко неся над землей любознательный нос.

Утром Яков Яковлевич сидел в кабинете заместителя директора по хозяйственной части Ивана Сидоровича. Тот просматривал вчерашнюю почту и мимоходом переговаривался с Груздевым.

— И где тебя черти носили в субботу, Иван? Бегал-бегал, нигде не нашел.

Пыхнув клубом дыма, Иван Сидорович удивленно посмотрел на Груздева.

— Как где? Здесь сидел. Ни с какими чертями в субботу знакомства