— Новую лить, — с тяжелым вздохом заключает он.

Люди молча толпятся у него за спиной.

— Наработали, — тревожно произносит Груздев.

Сиверцев все еще щурится, но бледность с его лица уже сошла, голос звучал ровно.

— Этот день впишется в историю.

— Однако плана нам из-за этого дня не выполнить, — уныло бормочет Андрей. — Стойку лить — десяток дней нужно. Каюк нашей премии.

Сиверцев презрительно косится на Андрея.

— А вы, товарищ, подеритесь за премию с засученными рукавами. Пусть будет потеряно десять дней, а вы ее все-таки добейтесь. — Он оглядывает становых.

— Стойку отольем в три дня.

— Другими станами выработку дадим, — уверенно отвечает главному инженеру становой.

— Не первая поломка, знаем, как из беды выходить.

Груздев с досадой косится на него, авторитетно покашливает:

— Все же план снизить не мешает. Процентов двадцать скинуть — тогда еще ничего, вытянем.

— В таком случае вы его перевыполните процентов на двадцать, — в тон ему ответил Сиверцев.

Среди становых пробежал смешок.

— И премию за перевыполнение огребем…

Груздев багровеет, кричит Ермохину, тыча рукой на мертвые кольца остывшей уже полосы:

— Вели, Фадеич, порезать да убрать.

Подхватив Петра под руку, Сиверцев направился к выходу:

— Как настроение?

Петр встретился с глазами главного инженера, тихо спросил:

— Скандал будет?

— Может быть. Поломка стана — случай из ряда вон выходящий. Но это все на мою шею падает. А что вот вы думаете сейчас? Осмыслили недоработку?

— Да. Во всяком случае одну. Не могли прекратить выход стали из сопла.

— Вот. А еще: не могли регулировать скорость ее выхода. Это тоже очень важно.

Сиверцев потрепал Петра по плечу.

— Голову выше, Орлик. День-то для вас какой! Удача блестящая. Петь нужно. Куски этой стали наверняка попадут в музей. Слышите?

Петр обернулся, посмотрел на Захарыча, на Володьку, на Жигулева и Зимина, на всех еще не совсем хорошо знакомых людей, и ему вспомнились слова Пуховича: «Славен не тот, кто подал мысль, а тот, кто ее осуществил». Но слова эти он понимал по-своему, по-другому.