— Я не поеду, — сказал Нур Айли и уронил коврик.

Пастухи кричали: „X… х! Чок! Чок! Чок-чок!“ Подходили верблюды и ложились. К верблюдам несли сундуки, кошмы, переплеты кибиток, тюки с каракулевыми шкурками.

Кака-бай прикладом винтовки разбивал неубранную кибитку.

— Подавитесь моими остатками! Пропадай всё! Нет больше Кака-бая!

Темнело. Еще раз, с шубой на плечах, возникла у конской головы Ай Биби.

— Я с тобой, Нур Айли! Спрячешь меня? Бежим!

— Куда бежать?

— Куда хочешь! В колхоз. Все равно.

— А Дик Аяк?

Среди пустоты и остатков бродила Анна Джемал с детской люлькой в руках. Кака-бай крикнул ей:

— Э! Посади гелинбай на верблюда! На белого![7]

— Все готово! — сказал, подбегая, Додур.

Бросил папаху на песок и ладонью собрал пот со лба.

— Кончена жизнь, — проговорил, отвернувшись, Кака-бай.

— Мы вернемся, отец! Все вернется… Нур Айли, давай отцу Дик Аяка! — И взял Дик Аяка за повод.

— Не трогай! — сказал Нур Айли с силой.

Он поддержал стремя Кака-баю, подобрал с песка новый коврпк, положил его на ишака и поехал за караваном.

Под утро Кака-бай сделал привал у древней могилы недалеко от границы.

Тень Дик Аяка была неподвижна. Нур Айли сидел возле коня и тихо пел:

Я покрою поцелуями всю твою голову, о мой Кыр-ат[8], Даже ценой человеческой души нельзя тебя купить.

Ай Биби приподнялась на локте. Могила стояла в тишине. Только Нур Айли шепотом делился с ночью нечалью своего сердца:

Широкую грудь мою сжала тоска. Плачут мои глаза.

Сердце источает через пих свои слезы…

Если бы чирей вскочил на моем теле,

То и он стал бы плакать обо мне![9]

Ай Биби, притаясь, слушала робкие и заунывные жалобы Нур Айли, потом подползла к нему.

— Ты жалеешь, что ушел со мной и Дик Аяком? Зачем поешь такое?

— Что мне петь, Ай Биби? Через несколько часов взойдет солнце. В последний раз!

— Я буду с тобой.

— Аллаяр прав: случись что-нибудь — и Кака-бай прогонит меня. Куда я пойду в чужой стране? Зачем я бегу от родины?

— Тише!

Анна Джемал подняла голову. Осмотрелась и подкралась к могиле. От гробницы, одетой куполом, падала на песок скошенная тень. У подножия, отделенного от суетного мира глинобитным возвышением, были расположены углубления. В эти куполообразные погреба вели глубокие и узкие приступки. Старое туркменское поверие гласит, что пребывание в недрах святой могилы излечивает от болезней. Рядом с могилой на двух подставках, сбитых из глины, был дугообразно утвержден прут, обвязанный множеством тряпочек. Анна Джемал оторвала длинную полоску от штанов, привязала к пруту и несколько раз, согнувшись, прошла под ним.

— Лечится от бесплодия, — прошептала Ай Биби. — Надеется подарить сумасшедшему второго сына. Она хочет этого день и ночь.

— Пусть привяжет тряпки к своему верблюду!

Ай Биби тихонько засмеялась.

Шаги и незнакомые голоса послышались вблизи. Кака-бай зевнул, вздрогнул и быстро взял винтовку.

— Все спокойно, отец! — сказал, появляясь, Додур. — Смотри, кого я встретил в буграх и едва не застрелил.

Два человека шли сзади. Один — старичок, прикрытый пышной чалмой. Другой — богатырь. Старик шел семеня и кланяясь. Голова его неустанно вертелась из стороны в сторону. Кака-бай, увидев старичка, воскликнул:

— Бэ, Оджор Аймет! Откуда ты?

— Оттуда, почтенный Кака-бай!

— Куда идешь?

— Из той страны в эту.

— Как живешь?

— Аллах милостив. Оджор Аймет — маленький человек, между двух великих стран его и не заметно.

Скромный Оджор Аймет занимался контрабандой. Пал-ван Мамед был его джигитом и вьючной силой: он уносил за ночь, не останавливаясь, тюк с шевиотом, английскими бритвами и терьяком[10]. Кака-бай рассказал старичку горькие новости последних дней и ночей.

— Вай-вай, — сказал Оджор Аймет, пригорюнясь, — какое поразительное несчастье! Такой достопочтенный, богатый человек — и бежит с винтовкой от могилы предков. Недаром в этом году много скорпионов и змей… Аллах милостив, он развеет нечестивых. Он уберет их с земли, положит всех в длинную коробку и проткнет одной большой иглой. Потом поджарит на хорошем огне и накормит своих чертей.

— Когда же, — спросил Кака-бай, — аллах начнет их кормить? Пока он соберется, у меня ни одной овцы не останется. Уже отстала отара с ягнятами. Не знаю где. Пропала, наверно.

— Аллах все вернет!

— Боюсь, всего не вернет… Оджор Аймет! Ты легкий человек. У тебя верный глаз. Ты все видишь и знаешь. Проведи овец и моих домашних через границу. Значительна будет моя благодарность.

— Хорошо, — вздохнув, ответил лукавый Оджор, — я проведу тебя стороной от „зеленых фуражек“. Я знаю незаметное место. Там нет следов ни лошадей, ни человека. Только луна и барсы. Ты спасешь свои стада… Посади, пожалуйста, Палвана на сильного верблюда, а меня на быстрого коня. Аллах говорит: „Помогай людям в несчастье, и все, что получишь от них, останется твоим“.

— Что делать, если ты так дружен с аллахом!

— Я знаю, что делать, — сказал Додур. — Все плачут и стонут. Я не плачу. Я мужчина.

Он подошел к могиле.

— Клянусь на святой могиле: мы вернемся на наши колодцы! Я верну тебе все, отец! Оджор Аймет! Есть люди справедливости в твоей стране?

— Для справедливого дела люди найдутся, были бы деньги для людей.

— Денег не жаль, — взволнованно сказал Кака-бай.

— Нам ничего не жаль, — повторил Додур. — Мы потеряли одну отару. Я верну сорок отар! Я соберу джигитов, я буду биться. Буду сердар[11]. Отец! Стыдно сыну Кака-бая сидеть на бедняцкой лошади. Не о ней ли поется, что плеть с железной ручкой — просьба ее? Мне — ездить на кляче?

— Чего хочешь, Додур?

— Отдай мне Дик Аяка!

Нур Айли выпрыгнул из могилы.

— Кака-бай! — сказал он и задохнулся. — Не отдавай! Я буду твоим слугой всю жизнь. Твое сердце скакало от радости, когда ты сидел на Дик Аяке. И ты отдашь его?.. Он (к Додуру) не умеет держать повод мысли в руке, Кака-бай!

— Молчи, — прошипел Додур, — в рот тебе прах и камни!

— Я не буду молчать, нет! — взвизгнул Нур Айли. — Я сделал его победителем. Ради Дик Аяка я бросил свою страну. И я буду молчать? Кака-бай! Ты хочешь, чтобы твоя гордость сдохла?

— Довольно! — сказал Кака-бай. — Я знаю, что делать. Я хочу жить там, где умер мой отец. Возьми Дик Аяка, Додур!

— Не отдам! — прошептал Нур Айли.

— Эй, горбун!

Додур плечом толкнул Нур Айли. Тренер пошатнулся и отступил.

Луна стала низкой. Могила потемнела. Пастухи начали собирать стада:

— Гурр-роу, гурр-роу, гур-гур-гур-гур гурр-роу!

Женщины подымались, зевая