Каждый рассуждал по-своему, и все ждали последнего слова командира отряда.

— Делайте, — после короткого раздумья согласился Тригунов.

— Есть, — вытянулся Гришанов, словно от Тригунова его отделяли не три километра выработок и километровая толща пород, а четыре уставных шага. Скомандовал: — Надеть респираторы! — Перекинул через плечи свой аппарат: — За мной!

— Надеть респираторы! — повторил команду Гришанова Комлев, когда три огонька скрылись в «падающей печи». Подравнял плечевые ремни, подтянул поясной, поправил висевшую на нем батарейку светильника, поставил у правой ноги отштампованный из дюраля чемоданчик с надписью по диагонали крышки: «Медицинская сумка», с эмблемой горноспасателей в ее середине и присел у аппаратов связи — рации и шахтофона.

Стоять в «горячем резерве» — значит быть готовым мгновенно вступить в действие, имея при себе все необходимое, чтобы спасти товарищей или угомонить вышедшую из повиновения стихию. Командир отделения, фельдшер, респираторщики расположились так, что, вскочив по первому сигналу, они сразу оказались бы на своем месте в строю. Комлев исподволь наблюдал за ними. Наклоненные вперед туловища, положение ног, полусогнутые в локтях руки, готовые: правая — открыть вентиль кислородного баллона, левая — сунуть в рот мундштук, делали респираторщиков похожими на спринтеров, вышедших на стартовую черту.

«Прибыли. Приступаем к работе!» — передал радиокодом Гришанов.

— Вас поняли: прибыли, приступаете к работе, — ответил дежурный связист.

Потом послышался шорох, усиливающееся шипение и… гулкий удар. Кто-то выкрикнул:

— Взрыв!

Все вскочили. Одновременно. Начали торопливо открывать вентили баллонов, ртами ловить мундштуки. В спешке стукались крышками респираторов, цеплялись ими за крепь.

— Отставить! — решительно скомандовал Кавунок, останавливая товарищей, в считанные секунды подготовившихся исполнить свой долг. Он первым сообразил, что всполошивший их звук был не чем иным, как хлопком вспыхнувшей горелки резака, а ограниченное со всех сторон пространство — отрезок штрека, — как резонатор, усилило его.

Выключаясь из респираторов, рассаживаясь по прежним местам, горноспасатели возбужденно переговаривались, подтрунивали друг над другом, дотошно допытывались, кто выкрикнул: «Взрыв!» Комлев резко сдавил сигнальную грушу, дал свисток: «Стоп!» Намеки-подковырки, смех, въедливые вопросики, запальчивые ответы, сливаясь в общий гул, мешали ему следить за огневыми работами по радио и шахтофону. Комлев потребовал тишины еще и потому, что его беспокоило непреклонное желание респираторщиков, Кавунка, фельдшера непременно установить личность паникера, хотя он, Комлев, похоже, был и вне подозрений. В тот момент, когда Комлев выкрикнул, видимо, никто не смотрел в его сторону, а установить по голосу было трудно, потому что выкрикнул он не своим, сорвавшимся в тот миг голосом. Но это не успокоило его, а лишь изменило направление мыслей: «Что же произошло? Почему так случилось со мной?»

Комлев уже не раз выезжал на подземные пожары, в местах, где воздух погорячее, чем в парной, бывать ему приходилось; выработки с «мертвой» атмосферой обследовал, но не было еще такого, чтобы он так вот, как только что, оплошал. Шел себе, куда следует, и ни о какой угрозе для жизни не думал. «Так видимо, происходило потому, — рассуждал Комлев, — что во всех тех случаях нервная система один лишь настрой имела: выполнить задание. Во что бы то ни стало выполнить! И хотя предстоящей опасности никто не скрывал, но и специально о ней, об опасности, никто мне в голову не вдалбливал. А что произошло сегодня? Предупреждение Тригунова: «Во время резки резерву находиться только в камере»; торопливый отход на запасную базу даже отделения, дежурившего возле перемычки; прозрачный намек Виктина: «Впрочем, может быть, поэтому врачу сейчас и следует находиться именно там»; повторное предупреждение Тригунова: «…во время огневых работ выходить из камеры — запрещаю. Категорически!»; решение Гришанова вести резку не всем отделением, а только втроем, на что дал добро и командир отряда, — вот все это и внушило, что взрыв не только возможен, но и неизбежен. И в результате — срыв. А ведь я не могу считать себя слабонервным. Значит, тут дело в другом…» — уже спокойнее размышлял Комлев. Потом он достал записную книжку, развернул ее на букве «П», под заголовком «Проблемы» записал: «Психологический климат при горноспасательных работах». И добавил: «Важно! Очень важно!»

Из рации и шахтофона продолжало сочиться шипение, вырывалось фырканье. И вновь раздался хлопок, похожий на тот, принятый четверть часа назад за взрыв.

— Потушили горелку, — сказал Комлев, сказал на этот раз ровным голосом, и сказал для того, чтобы еще кто-нибудь не сорвался, как он.

В наушниках вскоре послышалось протяжное шуршание — резчик и аппарат перемещались на новое место; затем ворвалось торопливое чирканье — зажгли спичку; гулкий толчок — вспыхнула горелка; раздались свист и пофыркивание — Гришанов опять начал резку.

Комлев явственно представил себе похожее на кинжал, голубое по сторонам, рыжее в середине пламя, нацеленное на черное тело трубы. Там, где кинжал вонзался в нее, сталь становилась розовой, вишневой, ярко-красной, белой, как солнце, и текучей. Тяжелые ее капли скатывались по цилиндрическому телу трубы, отрываясь от нее, становились похожими на миниатюрные бомбочки, падали в заполненный водой противень и словно взрывались, выбрасывая из противня клубящиеся облачка пара. В трубе появилась щель. Она расширялась, распространялась по окружности в обе стороны и почти перехватила всю трубу. «Бам! бам! бам!» — вырвалось из рации и шахтофона. «Кувалдой вышибают вырезанный кусок». Снова фырканье, затем — тупой удар, удаляющийся грохот падающей тяжести и пронзительное пиканье морзянки: «Огневые работы завершены!»

Комлев вызвал командный пункт:

— Товарищ командир отряда, огневые работы завершены.

— Выполняйте свои задания, — распорядился Тригунов.

Гришанов с отделением Сыченко начали проходку подножного. Комлев и Кавунок со своими респираторщиками тем временем доставили с базы цепь связи и подачи питания, продукты и медикаменты. Затем по «печи» с подножного поднялись на откаточный штрек. Кавунок осмотрел оплавленный срез шестидюймового жерла, постучал по трубе. Пострадавшие отозвались, но бедность кода не позволяла Кавунку передать им всего, что хотел бы он сказать. «Потерпите, братки чуток, — про себя утешал их Кавунок, — вот наведем живую связь и повеселеет. Будет вам и на зуб что положить, и еще кой-чего подбросим».

Респираторщики протянули Кавунку конец цепи. Она была сделана из полуметровых звеньев толстой стальной проволоки. Прежде чем направить цепь в трубу, Кавунок положил на нее огромные, с суковатыми пальцами руки и ласково, словно уговаривая трубу сделать доброе дело, погладил ее шероховатые бока, рваное, в наплывах металла устье. И словно бы получив от трубы заверение, что она готова помочь людям, находившимся на том, противоположном ее конце, вставил в нее первое звено цепи. Оно начиналось небольшим шариком, который, казалось, имел осязание, чутко реагировавшее на малейшие встречавшиеся на пути препятствия. При каждом